Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я любил само бытие. Было достаточно, что вещь существует, неважно, как именно, неважно, какая. Этого было довольно. Четыре стихии, три царства: воздух, огонь, земля, вода; минералы, растения, животные. Плоское, выпуклое, круглое, заостренное, — красиво то, что существует. Любые вещи: трехмерные, двухмерные, реальные, фигуральные, существующие в трех измерениях и их отображения в двух измерениях, — изображения, которые мы сделали сами, не удовлетворившись тем, какими были предметы вне нас, мы хотели их повторить, хотели приблизить их, мы их размножили, мы взялись за это и уже не знали, где кончаемся мы и начинаются они. И вот во мне возникло ощущение всего, всего без разбора, не знаю как, не умею этого объяснить (даже сейчас, изо всех сил пытаясь это сделать, выразить это, сказать самому себе в последний раз)…
Вот этот громадный железный вестибюль, который снизу освещают электрические луны, с широко распахнутыми дверями, чтобы можно было входить внутрь, входить и входить, но никто больше не входит. Над мостиком висят цветные лампы, их цвета не меняются, тогда как обычно они мигали зеленым, фиолетовым, красным, белым. Движение мировых артерий остановилось. Мир исчезает. Я слишком любил этот мир.
Не в силах выбрать, я снова иду к его сокровищам, я пытаюсь что-нибудь быстро выбрать и не могу. Стараюсь выйти за пределы мира и не могу, даже теперь, когда несут меня ноги, приводя туда, где мне место. Бесценная плоть, бедная плоть, дивная плоть! О, материя! Материя пяти чувств, воспринимаемая на вкус, видимая глазами, которой можно коснуться, вдыхаемая, слышимая, ласкаемая, смакуемая, которую я все еще влеку к себе, помимо воли, из всех окон тела, за которыми я скрываюсь.
Невозможно, чтобы ее у нас отобрали. Невозможно, чтобы все, что с нами происходило, происходило зря.
Все эти материалы, грубые или тщательно обработанные. Стол, сделанный умелым ремесленником, любовь, которую он вложил в свой труд, в камень, из которого он вырезал. Любовь была прежде, не может случиться так, что любви не будет. Не может. Сколько всего исчезнет, будто никогда и не было! Скорее, вернуться обратно, я вижу все, что мы так любили. Не могло же все это быть ложью, или я не прав? Скорее вернемся назад, вспомните времена, когда мы поднимались к виноградникам. Зеленые пятна на стенах от купороса, жерди, такого же серого цвета, как скалы. Бутылка белого вина, рядом большие стаканы на выкрашенном в коричневый столике, и еще трубка, а возле трубки пачка табака. Вещи хорошие, красивые, здешняя земля и небо над ней. Все смотрели, как идет над Юро́й время, тогда время приходило из-за Юры́, подняв ветряной посох, дабы гнать впереди стада облаков. Все вещи, которые мы любили. Столько любви потрачено, и любви больше не будет. И они жили, чтобы ее выражать, а потом они уже ничего выражать не будут, никогда. Они все сразу и навсегда умолкнут. Они, говорившие столь долго, жившие столь долго в окружении разговоров, и — тишина. Словно они никогда ничего не сказали, словно всегда лежали на спине в углу, заранее сложив руки и ноги.
Тишина и ночь со всех сторон. Позади, впереди. Над Ассирией и Египтом, над Индией и над нами. Над Римом. И над вами тоже, прекрасная Франция, мать прекрасных тружеников, владеющих всеми ремеслами, они навсегда отойдут от дел, навсегда останутся безработными, они — кто никогда не знал, что такое безделье!..
Они оба все еще были в кирпичной башне с большими окнами на самом верху, шумно ходили из стороны в сторону, словно по палубе корабля.
Они ходили взад и вперед, продолжая высматривать и ничего не видя. Шли на восток, потом на запад. Шли на север, смотря на север: «Ну, что скажешь?»
На углу к юго-востоку виднеется озеро, воды, отныне безлюдные, напротив безлюдных гор, над которыми безлюдное небо.
Этой ночью было слишком много больших, очень ярких звезд. Каждый говорил лишь с самим собой, ничего не происходило. Они лежали голыми на кроватях, поворачиваясь то на левый бок, то на правый, пытались положить голову поудобнее. Голые, сняв даже рубашки, которые им мешали, но в воздухе возникала другая помеха — сам воздух. Каждый боролся за себя, постоянно отталкивая что-то, что все они хотели прогнать, они все, как таковые, это их тела, такие, какими они были сотворены, и это им грозила опасность, и они отбивались руками, ногами, то резко, то медленно. Действуя осторожно или, наоборот, неистовствуя. Маленькие дети, матери, стар и млад. На открытом воздухе, под одеялом. Под крышей или на улице, в каждом из сотен и сотен домов, стоящих вместе один за другим или по отдельности, с окнами освещенными или темными. Старые, молодые, богатые, бедные, больные, здоровые.
Ибо нет больше между людьми никаких различий.
14
Приветствую тебя!
Я вновь пущусь в воображении по воде, стоя у основания высокой мачты, под парусом, что выпятился вперед, словно живот беременной, я говорю:
— Приветствую!
Поднявшись в последний раз на один из больших каменных[13] кораблей с черным корпусом, стоя на его массивной шероховатой палубе, похожей на дорожный настил, и видя, как постепенно приближается гора:
— Приветствую! Приветствую тех, что там, впереди! Тех, что вон там, высоко!
Я снял шляпу:
— Приветствую, месье из Лаво!
Мы приветствуем савояров, что живут напротив, мы держим путь к вам. Мы пересекли озеро. Мы направляемся к вам под двумя большими зелеными парусами, пропитанными купоросом, или, быть может, их красили охрой, и они рыжеватые. Мы видим вас издалека за работой, мы узнаем вас по стенам еще до того, как покажетесь вы сами, по постройкам, по выступам, по заливам, по склону, возделанному человеческими руками, вскопанному, вырезанному, высеченному ими, полностью измененному ими, обустроившими ярусы и ступени, пересекающиеся, находящие друг на друга: приветствую! Вас, там живущих, ибо вы столько трудились, — приветствую, что б ни случилось! — когда вас видишь, когда идешь к вам, постоянно меняя направление на виражах, гора каждый раз поворачивается, кажется, что именно она, а не мы, крутится в разные стороны.
Ах, там повсюду стены, тем не менее, жители бодры, воодушевлены, — когда приезжаешь, когда видишь все это, эти триста или четыреста метров крутого берега, — без вас он давно бы обрушился, упал в воду, без вас весь берег давно бы лежал внизу, но вы были здесь, — приветствую! Приветствую вас, примите дань уважения!
Я по-прежнему в воображении на лодке,
