Лед и пламень - Иван Папанин

Была как-то у меня очередная беседа с А. И. Микояном по телефону. Выяснив все, что его интересовало, Анастас Иванович спросил:

- Как там племянник мой воюет?

- Какой племянник?

- Саша Погосов.

Сразу после беседы я вызвал Сашу к себе.

- ...Капитан Погосов по вашему приказанию прибыл.

- Ты что меня подводишь?

- Чем?!

- Почему я не знаю, чей ты племянник?

- Но ведь племянник не звание, не должность,- возразил По-госов.

А тогда, на льдине, он поднял нам настроение шутливой телеграммой.

Но нам было не до заказов, все помогали Петру Петровичу Ширшову.

Выбирая час-другой, я занимался хозяйством. Сделал подвесной столик для гидрологических проб Ширшова, у койки соорудил столик для хранения мелочей, которые могут пригодиться в любую минуту. И пока работал, ворчал вполголоса. Характер у меня, что ли, такой - терпеть не могу писанины. Думал, на полюсе от нее отдохну. Оказалось, здесь ее невпроворот: дневник, корреспонденции, ответы на телеграммы. Больше же всего мучал меня дневник. Он и сегодня хранится у меня - большие толстые тетради, густо исписанные карандашом...

17 июня мне не дало уснуть сообщение Кренкеля:

- Через два часа из Москвы в Америку вылетает Чкалов! Ворочался я, ворочался, а перед глазами - Москва. В тот день мне плохо работалось. Другим - тоже.

- Эрнст, конечно, понимал наше состояние, то и дело информировал:

- Вылетели.

- Легкое обледенение.

- Небольшая тряска в моторе.

- Полет проходит благополучно.

Эрнст не расставался с наушниками, обед и ужин мы ему принесли в радиорубку. Так прошла ночь, в которую никто не сомкнул глаз. Около пяти утра Теодорыч пришел к нам в палатку:

- На полпути между островом Рудольфа и полюсом. Потом еще раз пришел:

- Передали: "Идем по 58-му меридиану к полюсу. Справа - циклон. Слева - ровный облачный слой".

В 5.50 утра я услышал ровный, равномерный шум. Нет, не шум - гул.

- Самолет!!!

Облака застилали все небо, а так хотелось увидеть самолет с буквами "СССР" на борту! Гул все тише, тише... Совсем исчез. Вместе с ним исчезли и наши надежды на письма, газеты. Я задумался.

Кренкель тронул меня за плечо:

- Запускаем аварийку? Ветра нет, аккумуляторы сели, а нам Чкалова надо слушать: мы для них - последний советский пункт связи.

Запустили мотор.

- "Перевалили полюс. Попутный ветер. Видели ледяные поля с трещинами и разводьями. Настроение бодрое".

Жаль, нельзя ребятам послать теплую радиограмму. Но до полного отбоя было еще далеко, и Эрнст решил немного поспать: он не смыкал глаз более полутора суток.

Обычно мы ревниво следили за тем, когда кончались одни сутки, начинались другие. Только не в этот раз. Волновались за экипаж.

- Чкалов летит над Канадой. И наконец-то:

- Сел в Америке на аэродроме в Ванкувере!

Мы дружно крикнули: "Уррра-а-а!"

Потом отправили в Главсевморпути телеграмму: "Полет Чкалова обслуживали метеосообщениями, а также следили по радио наравне с другими станциями. Рады, что нам удалось услышать шум моторов над нами. Станция на полюсе, перелет Чкалова - это логическое развитие всей работы по освоению Арктики. Несомненно, в самые ближайшие годы такие перелеты наши самолеты будут совершать регулярно. Необходимо, однако, иметь метеосводки севера Гренландии, Канады. Мы лично надеемся принять в этом участие. Не сомневаемся, в ближайшие годы на острове Рудольфа, также на полюсе будем продавать пирожки транзитным пассажирам. Папанин, Кренкель". Ко второй части телеграммы руку приложил Эрнст: без шутки он не мог обойтись даже в официальном документе.

В тот день, когда мы ждали самолет Чкалова, я решил угостить друзей на славу. Достал из "холодильника" поросенка, разрезал его и для профилактики положил на ветер. Веселый в мгновение ока лишил нас поросятины, нажрался так, что ело передвигал ноги. Суд приговорил его к голодному штрафу на трое суток. Урок не пошел на пользу: через несколько дней Веселый пробрался в "холодильник" и выкрал здоровый кусок сырого мяса, которым я особенно дорожил. Лишили пса свободы: пять дней он просидел на привязи, жалобно скулил. Мы диву давались, откуда у пса столько подхалимства. Обретя свободу, начал ко всем ласкаться. А до этого подчинялся во всем только мне: я жо кормилец, а полярные лайки признают лишь того каюра, который их кормит.

Но пес не утихомирился. Я осмотрел входы во все "холодильники" собачьих следов не было. Веселый оказался умней, чем мы думали. Пес прорыл три лаза с другой стороны "холодильника" и лакомился в свое удовольствие. Но надо признать, что своими проказами Веселый скрашивал однообразие нашего быта.

Расскажу сразу же, что стало с Веселым потом.

Когда мы брали с собой пса, то о его дальнейшей судьбе как-то не задумывались. О его проделках мы рассказывали в печати, чем создали Веселому мировую известность. К концу дрейфа Эрнст даже сердился:

- Косяком собачьи телеграммы пошли.

Нас бомбили вопросом: что будет с Веселым? Особенно этим интересовались пионеры. Всем хотелось увидеть жуликоватого негодника. Вот и дернула меня нелегкая в одном из интервью необдуманно сказать, что хочу отдать Веселого в зоопарк. Я решил, что поток вопросов прекратится, а их стало еще больше. Нас забросали негодующими телеграммами и, позднее,- письмами Смысл их был таков: что же вы, товарищ Папанин, Веселого в клетку решили посадить? И не стыдно вам? Да он зачахнет от тоски. Там ему было приволье, а тут - экспонат, за решетку? Он вам служил верой и правдой - и вот ваша благодарность? А в одном письме даже процитировали: "У попа была собака..." - вот до чего дело дошло. И смех и грех. Не было, пожалуй, города, откуда бы мы не получили просьбы: отпустите Веселого к нам, будем о нем заботиться.

Вышло все по-иному.

На приеме в Кремле Сталин поинтересовался:

- А где же Веселый?

Я ему объяснил, что он пока на "Ермаке".

- Думаю, что ему будет неплохо на моей даче.

Потом, когда я лечился в Барвихе, часто видел Веселого на прогулке он сопровождал Аллилуева, тестя И. В. Сталина.

Меня Веселый не забывал, приветливо махал хвостом, но от нового хозяина не отходил. Все правильно: новый каюр - новая привязанность.

...На льдине у нас была небольшая библиотечка. Были с нами Горький, Бальзак, Барбюс, произведения других писателей - русских и зарубежных. С большим удовольствием прочел я роман немецкого писателя-антифашиста Вилли Бределя "Испытание". Мне по душе строгая простота его письма, четкость мысли, ненависть к фашизму. Мне нравятся герои Бределя: борцы за рабочее дело, оптимисты, сильные, несгибаемые люди. Я упомянул о книге в своем дневнике, публиковавшемся и в нашей, и в зарубежной прессе.

И вот в мае 1938 года из редакции "Правды" получил я конверт, а в нем - письмо от Вилли Бределя, борца Интернациональной бригады, сражавшейся в Испании. В "Правду" он написал: "Дорогие товарищи! Прошу вас передать упомянутое письмо И. Д. Папанину. Если вам будет нужна какая-либо услуга, я с удовольствием ее вам окажу. С коммунистическим приветом Вилли Бредель". Мне он написал большое письмо, которое привожу полностью, потому что оно нигде не публиковалось.

"Дорогой товарищ Иван Папанин! На площади в Барселоне стоит большой полуглобус северной половины земного шара. На его вершине реет красное знамя с серпом и молотом - это станция "Северный полюс". Редко кто может пройти мимо него, не останавливаясь. Отпускники с фронта ищут Москву и Ленинград, проводят пальцем по красной полоске вашего маршрута, выполненного вами и тремя храбрыми вашими товарищами. У меня всегда такое впечатление, что при взгляде, брошенном на полуглобус, увенчанный красным флагом социалистических республик, растут мощь и мужество бойцов, каждый гражданин здесь сознает, что советский народ является верным другом испанского народа.

В киоске продаются главнейшие советские издания и газеты, между ними, конечно, "Правда", хотя мне еще трудно читать по-русски, все же я прочитываю все статьи и сообщения о Вашей работе и о работе товарищей Кренкеля, Ширшова и Федорова. Я прочитал также Ваш дневник. Правда, и до Вас люди стремились к полюсу и достигали его, но вы впервые его "освоили", устроились там, как дома, и "сидели выше всех на земном шаре". И вдруг на одной из страниц Вашего дневника я увидел свое имя. Я покраснел как рак (на четверть от смущения, на три четверти от радости). В своей записи от 1 июля Вы пишете, что прочли мой роман "Испытание", но Вы только отметили этот факт, не подвергнув книгу критике. Но Вы все же отмечаете: "Читал книгу до поздней ночи", а следующий абзац гласит: "С утра мы с новыми силами принялись за наш 16-часовой рабочий день". Это я считаю критикой, которая меня осчастливила.

Вы говорите о моей книге в записи от 21 июля. Вы тогда уже 2 месяца находились на дрейфующей льдине. Через три дня после этой даты я вступил добровольцем в ряды испанской народной армии, был бойцом батальона Эрнста Тельмана 11-й интернациональной бригады. Вы и Ваши храбрые товарищи на льдине побеждали все трудности и коварства Арктики, а мы в это время под палящим солнцем сражались против международного фашизма, значит, мы с вами сражались на одном общем фронте, проходящем, если так можно выразиться, от полюса до полюса. Вам выпало на долю не только сражаться на мирном фронте науки и исследований на пользу развития всего человечества.