Эстер Уотерс - Джордж Мур

— Бедная крошка! Это дитя все время плачет. Возьмите ее, Уотерс, возьмите скорей!

Эстер села, и вскоре крошечное существо затихло.

— Кажется, вы ей понравились, — сказала заботливая мамаша.

— Похоже, что так, — сказала Эстер. — Какая ома крохотная, мой мальчик вдвое больше.

— Надеюсь, что ваше молоко придется ей по вкусу и она не будет срыгивать все обратно. Иначе я просто не знаю, что делать.

— Думается мне, обижаться не будете, мэм. А сами-то вы не можете ее кормить? Нездоровы, верно? А ведь по виду не скажешь.

— Я? О нет, этого я не могу себе позволить. — Миссис Риверс с подозрением покосилась на небольшую грудь Эстер, похожую на перевернутую чашу, и сказала: — Надеюсь, у вас много молока!

— О да, мэм. В больнице говорили, что у меня хватило бы и на близнецов.

— Ужин будет в девять часов. Но вам не годится так долго ждать. Я распорядилась, чтобы вам подали стакан портера и сандвичи. А может быть, вы предпочитаете дождаться ужина? Если хотите, вам могут дать ужин и в восемь часов.

Эстер взяла сандвич, и миссис Риверс налила ей стакан портера.

Вечером миссис Риверс, покинув гостиную, снова появилась в детской, чтобы проверить, какой ужин подали кормилице; превосходная еда, стоявшая перед Эстер, не получила ее одобрения; миссис Риверс направилась в кухню и строго-настрого наказала повару, чтобы мясо в следующий раз не было пережаренным.

Теперь Эстер все время казалось, что она только и делает, что ест. После долгих мытарств пища, разумеется, шла ей впрок, да и ела она, изголодавшись, с большим аппетитом. Свежая кровь прибывала в ее жилы и создавала ощущение здоровья и довольства, и Эстер жила растительной жизнью, бездумно предаваясь соблазнам чревоугодия. Однако, воспитанная в твердых нравственных устоях, она чувствовала, как в душе ее назревает молчаливый бунт. В этом непрестанном пожирании пищи, в этом откармливании было что-то противоестественное, и ум простой неграмотной служанки был в смятении, а чувство собственного достоинства унижено. Положение, которое она занимала в этом доме, претило ей, и она искала опоры в мысли о том, что зарабатывает деньги для своего ребенка. Она заметила, что ее никогда не выпускают из дома одну, да и прогулки были строго ограничены — ее бы, верно, не выпускали из дома вовсе, если бы это не вредило здоровью.

Так прошло две недели, и как-то раз, после обеда, уложив ребенка спать, Эстер сказала миссис Риверс:

— Я бы хотела, мэм, отпроситься у вас часочка на два. Вам я, верно, не нужна, а малышка еще не скоро проснется. Я очень беспокоюсь о своем ребенке.

— Что вы, няня! Об этом не может быть и речи! Такие отлучки совершенно недопустимы. Можете написать женщине, которая за ним присматривает, если хотите.

— Я не умею писать, мэм.

— Ну попросите кого-нибудь, чтобы за вас написали. Ничего с вашим ребенком не может случиться.

— Но вы же, мэм, беспокоитесь о своем ребенке. Вы подымаетесь сюда, в детскую, по двадцать раз на дню. Разве не попятно, что я тоже могу беспокоиться о своем?

— Нет, нет, няня, мне абсолютно некого послать с вами.

— А совсем не нужно никого со мной посылать, мэм. Я не маленькая.

— Еще того не легче! Отпустить вас одну в такую даль… Где это, говорили вы, находится ваш ребенок? В Уондсуорте? Нет, это немыслимо. Я не хочу без нужды быть слишком строгой, но такой вещи ни одна мать не допустит. Я должна думать о благополучии своего ребенка… Конечно, не следует допускать, чтобы вы зря волновались, и я могу, если хотите, сама написать этой женщине. Большего вы от меня не можете требовать, и, надеюсь, это должно вас удовлетворить.

Эстер сидела, глядя в огонь. По какому праву разлучают ее с ребенком? Кто выдумал этот закон? Она не могла больше слышать, как миссис Риверс беспрестанно твердит: «Моя малютка, моя малютка, моя малютка», — и видеть, как эта благородная дама отворачивается, стоит только кормилице упомянуть о своем ребенке, о таком прекрасном мальчике. Когда миссис Риверс явилась, чтобы нанять ее, она сказала, что ребенка должны привозить к ней раз в три недели — так, дескать, будет лучше, и при этом упомянула что-то о двоих, которые уже умерли. В то время Эстер не постигла значения этих слов. Она подумала, что миссис Риверс уже лишилась двоих детей. Но вчера горничная сказала ей, что у этой крошки, лежащей в колыбели, уже сменилось до Эстер две кормилицы, и каждая из них потеряла своего ребенка. Значит — жизнь за жизнь. Нет, хуже. Дети двух несчастных женщин были принесены в жертву ради спасения ребенка этой богатой дамы. Но, видно, и этого мало: следующей жертвой должен стать ее чудесный мальчик. Еще какие-то отрывочные воспоминания пронеслись в разгоряченном мозгу Эстер: темные намеки, недомолвки миссис Спайрс… Она была как в страшном сне: ее неискушенному уму рисовался хитрый, зловещий заговор, жертвой которого должен был пасть ее сынишка, и, словно попавшее в капкан животное, она обводила блуждающим взглядом двери и окна, ища средств к спасению.

В дверь постучали, и вошла горничная.

— К вам пришла женщина, которая присматривает за вашим ребенком.

Эстер вскочила со стула. Маленькая, толстая миссис Спайрс перевалилась через порог, волоча по полу концы своей шали. Из-под слишком короткого спереди платья высовывались новые башмаки с резинками.

— Где мой ребенок? — опросила Эстер. — Почему вы не привезли его?

— Да вот какое дело, милочка. Наш малютка что-то малость занедужил сегодня, и я побоялась тащить его сюда, — путь-то неблизкий, да и холодновато… А здесь у вас хорошо, тепло. Могу я присесть?

— Садитесь, вот вам стул… Что с ним?

— Малость, верно, простыл, ничего такого страшного… Не волнуйся, голубка, обойдется. Тебе волноваться нельзя, и для этого ангелочка в колыбельке вредно будет. Можно, я на него гляну?.. Девочка?

— Да, девочка.

— Красотка! И здоровенькая! Небось на твоем молоке так цветет? Да и ты небось уже полюбила ее, как родную?

Эстер молчала.

— Я-то знаю, все вы на один лад — первые дни не наглядитесь на своих. А только это такая обуза — ребенок-то для девушки, которая хочет жить в услужении. Большое это счастье, скажу я, что богатые дамы не кормят сами своих детей. Иначе что бы со всеми вами, бедняжками, сталось? Лучшего места, чем место кормилицы, не сыщешь, да и платят хорошо. Надеюсь, ты меня послушала — выторговала фунт в неделю? Для таких богатых дам фунт в неделю — это сущий пустяк; они и два заплатят, коли увидят, что их ребенок получает то, что надо.

— Мои деньги не ваша забота. Расскажите, что с ребенком.

— Ну чего ты так о нем печешься! Я же тебе сказала, что все в порядке. Ничего такого страшного нет, просто простыл немножко, ну, а я решила, — лучше пойду скажу, знаю, что ты уж больно о нем тревожишься. Может, подумалось мне, захочет позвать к нему доктора.

— А ему нужен доктор? Вы же сказали, что ничего серьезного нет?

— Ну, так ведь это кто как смотрит. Одни любят, чуть что, звать докторов, а другие их терпеть не могут, не верят им. Вот я решила: пойду спрошу, как ты сама думаешь. Я бы позвала доктора еще утром — я-то докторам верю, но у меня сейчас с деньгами малость туговато, так я и подумала — пойду попрошу у тебя немножко деньжат.

И эту минуту в детскую вошла миссис Риверс; взгляд ее, как всегда, прежде всего устремился к колыбельке, потом она обернулась к присевшей в реверансе миссис Спайрс.

— Это миссис Спайрс, она смотрит за моим ребенком, мэм, — сказала Эстер, — И пришла с дурной вестью — мой ребенок болен.

— Все дети болеют. А эти женщины всегда делают из мухи слона.

— Миссис Спайрс говорит, что мой ребенок болен. Зачем бы ей придумывать, чего нет.

— Да, мэм, малютка что-то немножко прихворнул, и я…

— Ну так велите ей послать за доктором. Вы поручили ей заботу о вашем ребенке, значит, должны предоставить ей делать то, что положено. А я не разрешаю ей приходить сюда и волновать вас.

— У меня сейчас малость туговато с деньгами, мэм, вот я и пришла повидаться с кормилицей. Я, конечно, понимаю, что кормилицу волновать не след, и, конечно, здоровье вашего ребеночка должно быть на первом месте. И, осмелюсь сказать, драгоценная крошка выглядит — лучше нельзя. Няня так хорошо ее выкармливает, что вы, верно, не нарадуетесь!

— Да, моя малютка, кажется, ею довольна. Поэтому я не хочу, чтобы вы волновали кормилицу.

— Больше этого не случится, мэм, обещаю.

Эстер молчала; ее бледное, угрюмое лицо было неподвижно. У нее много кое-чего накопилось на душе, и ей было что сказать, но слова не шли у нее с языка.

— Когда ребенок поправится и доктор подтвердит, что опасности заражения нет, тогда можете принести его сюда… Раз в месяц будет вполне достаточно. Надеюсь, это все?

— Миссис Спайрс считает, что к моему ребенку надо позвать доктора.