Эстер Уотерс - Джордж Мур

— Миссис Спайрс считает, что к моему ребенку надо позвать доктора.

— Ну так пусть она пошлет за доктором. Я не возражаю.

— У меня сейчас немного туговато…

— Сколько вам надо? — спросила Эстер.

— Так ведь доктору мы всегда платим пять шиллингов, но, может, он еще и лекарство какое пропишет, и потом я хотела попросить у тебя на кусок фланели. Так что ты бы дала мне для начала шиллингов десять.

— У меня нет таких денег. И я должна проведать моего ребенка, — сказала Эстер и шагнула к двери.

— Нет, нет, няня, и не выдумывайте. Лучше я сама заплачу эти деньги. Сколько вам нужно, миссис Спайрс?

— На первое время обойдусь десятью шиллингами, мэм.

— Вот, получите. Смотрите, чтобы у ребенка было все необходимое, и запомните: вы не должны приходить сюда и беспокоить кормилицу. И главное, я не разрешаю вам приходить в детскую. Я вообще не понимаю, как вы сюда попали. Это недосмотр новой горничной. Вы должны были прежде всего спросить разрешения у меня.

Все это миссис Риверс произносила властной скороговоркой, выпроваживая миссис Спайрс из детской. Остер слышала, что они поговорили еще о чем-то на лестнице; она прислушивалась, стараясь собраться с мыслями. Одно она знала твердо — нужно немедленно увидеть ребенка, и со страхом спрашивала себя: что, если ее не выпустят отсюда? И пока она размышляла, миссис Риверс вернулась.

— Я ни под каким видом не могу позволить этой женщине являться сюда и волновать вас, — сказала она. Однако мрачный вид Эстер, по-видимому, произвел на нее впечатление, и она добавила: — Нечего беспокоить вас по пустякам. Можете быть уверены, что все будет в порядке. У него просто легкое недомогание.

— Я должна повидать моего ребенка, — сказала Эстер.

— Вы и повидаете, как только доктор даст разрешение.

— Я должна повидать его сегодня же, мэм.

— Сегодня же! Да ни под каким видом! Вы занесете в дом заразу, и мой ребенок заболеет.

— Вам дорог ваш ребенок, а мне — мой.

— Вы забываете, что я плачу вам пятнадцать шиллингов в неделю на всем готовом.

— Я работаю за эти деньги ради своего ребенка, а не ради вашего.

— Тише, тише, няня, не повышайте голоса. Вы увидите вашего ребенка, как только доктор скажет, что его можно принести сюда. Это самое большее, что я могу для вас сделать. — Эстер стояла молча, словно окаменев, и, решив, что следует переменить тему, миссис Риверс подошла к колыбели. — Поглядите, няня, наша дорогая малютка проснулась, Идите, возьмите ее на руки. Она уже, наверное, проголодалась.

Эстер, казалось, не слышала. Она стояла, уставясь куда-то в пространство, и миссис Риверс почла за благо избежать сцены. Она не спеша направилась к двери. Негромкий плач донесся из колыбельки, и миссис Риверс остановилась.

— Что же вы стоите, няня? Подойдите, возьмите малютку, она зовет вас.

Эстер сказала, словно пробуждаясь от глубокого сна:

— Если вы так любите своего ребенка, почему вы не кормите его сами? Вы ничем не больны и не слабее меня. Кормили бы сами, ничего бы с вами не случилось.

— Вы забыли, с кем вы разговариваете, няня!

— Ничего я не забыла. Я разговариваю с матерью этого ребенка, разве не так? Почему вы не кормите его сами?

— Послушайте, няня, — сказала миссис Риверс, изо всех сил стараясь сдержаться. — Я плачу вам за то, что вы кормите моего ребенка. Вы получаете от меня деньги. Этого достаточно…

— Да, деньги я от вас получаю, но разве это все?.. А те двое младенцев, почему они умерли? Когда вы в прошлый раз заговорили о них, я думала — это вы своих потеряли, но горничная сказала мне, что умерли дети кормилиц, которых вы нанимали еще до меня и рассчитали, потому что их молоко не подходило для вашего ребенка. Выходит, умирают-то наши дети, выходит, это — жизнь за жизнь, хуже даже — две жизни за одну, а теперь вам еще одна жизнь понадобилась, моего ребенка…

Голос Эстер оборвался. Хозяйка и служанка молча смотрели друг на друга.

— Я не позволю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. Вы забываетесь.

— Нет, мэм, и вы сами очень хорошо знаете, что я говорю только сущую правду… Я думала, думала, и наконец все поняла. Ведь вы сколько уж раз намекали мне, что я все равно не смогу вырастить своего ребенка, что он всю жизнь будет для меня обузой. Я не хочу сказать, что вы так уж прямо задумали что-то худое, но все равно эта мысль все время сидела у вас в голове: если мой ребенок умрет, вашему будет только лучше…

Эстер говорила спокойно, даже как-то бесстрастно; слова сами слетали у нее с языка.

— Вы просто не понимаете, что говорите… Как вы смеете!.. Вы совершенно забылись. В следующий раз, нанимая себе кормилицу, я постараюсь найти такую, которая уже потеряла ребенка, и буду тогда избавлена от всех этих беспокойств!

— Беспокойств! — промолвила Эстер. — Двух ни в чем не повинных младенцев отправили на тот свет, чтобы ребенок богатой дамы выкармливался без помех. Я не боюсь так говорить, потому что это правда. Я бы хотела, чтобы об этом узнали все, все!

При словах «отправили на тот свет» миссис Риверс изменилась в лице. Она отлично понимала, что не позволила себе ничего противозаконного, что она поступала точно так же, как сотни других светских женщин поступали и продолжают поступать… Но эта простая девушка ухитрялась как-то слишком просто и прямо говорить о деликатных вещах, а миссис Риверс отнюдь не хотелось, чтобы где-нибудь прошел слух о том, что выкармливание ее ребенка стоило жизни двум другим младенцам. В этих обстоятельствах следовало действовать осторожно, и она это понимала, но ей тоже нелегко было взять себя в руки, и когда Эстер сказала, что пусть свет узнает о том, как убивают ни в чем не повинных младенцев, с языка миссис Риверс сорвалось слово «ублюдок».

— Не смейте бранить моего ребенка, он ничем не хуже вашего, только куда здоровее, и я не позволю его убить, как тех двух. Я не дам его миссис Спайрс на расправу, не дам! Я теперь все поняла. Разные знатные дамы, вроде вас, платят денежки, а такие, как миссис Спайрс, разделываются с бедными крошками. Сегодня одним молоком покормят, завтра другим, не уберегут от простуды, а там, глядишь, и бедную служанку освободили от забот о ее ребеночке, чтобы она могла без помех выкармливать богатого заморыша, выращивать из него здорового красивого ребенка!

Снова раздался плач младенца. Обе женщины поглядели на колыбельку.

— Вы совершенно потеряли рассудок, няня. Вы несете бог знает какой вздор… Все, что вы тут наговорили, неправда… Вы обвинили меня в том, что я желаю смерти вашему ребенку. Трудно даже припомнить, что вы только позволили себе наболтать. Я не намерена все это терпеть… Завтра вы должны будете прийти и извиниться. А пока что, вы видите — малютка просит молока. Подойдите к ней…

— Я ухожу к моему ребенку…

— Вы что же — отказываетесь накормить моего?

— Да. Я должна позаботиться о своем собственном.

— Если вы сейчас покинете мой дом, вы больше никогда не переступите его порога.

— А я и не собираюсь.

— Если вы оставите моего ребенка голодным, я не заплачу вам ни шиллинга. Вы выйдете отсюда без единого пенни…

— Как-нибудь обойдусь. Пойду в работный дом. Как ни худо там, зато ребенок будет с матерью.

— Если вы уйдете сегодня, моя малютка может умереть. Она не вынесет искусственного выкармливания.

— А откуда вы знаете, что мой вынесет? Мне жалко вашего ребенка, но я не могу не уйти к своему.

— Тогда убирайтесь сейчас же, сию же минуту…

— Я и уйду сию минуту. Мне нужно только надеть жакетку и шляпу…

— И заберите с собой ваши пожитки… Если не возьмете, я велю вышвырнуть их на улицу.

— Я не сомневаюсь, что вас и на это хватит, только смотрите, как бы не пришлось отвечать.

XIX

Выйдя из дома на Керзон-стрит, Эстер прежде всего сунула руку в карман — посмотреть, сколько у нее осталось денег. Всего несколько пенсов, но на проезд в омнибусе хватит. Дальше этого ее мысли не шли. Ею владело одно всепоглощающее стремление — увидеть своего ребенка, вырвать его из рук миссис Спайрс. Забившись в угол омнибуса, она сидела словно каменная и видела перед собой только маленькую улочку и четыре хибарки с окнами на сеновал. Улочка эта рисовалась ей смутно, как в тумане, но ограда дворика, круто спускающегося к лестнице в полуподвал, кухня с низким потолком, колыбель в углу и невысокая толстая женщина — все это отчетливо стояло перед глазами, и даже время, казалось, остановилось для нее: одержимая одним-единственным неукротимым желанием, она как бы перестала сознавать окружающее и, выйдя из омнибуса, машинально зашагала прямо к дому, словно животное, которым руководит безошибочный инстинкт. В кухне горела лампа, и, спустившись по четырем деревянным ступенькам во дворик, она заглянула в окно, чтобы проверить, там ли миссис Спайрс. Миссис Спайрс была в кухне. Эстер отворила дверь.