Испивший тьмы - Замиль Ахтар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Барнабас повернулся ко мне:
– Васко деи Круз, если ты выживешь после оставшихся тридцати плетей, то по моему приказу девочка уйдет отсюда вместе с тобой.
От взгляда, который бросила на меня Мара, мне стало… так грустно. Как будто она поняла, что ее предал сам бог.
– Нет, – завопила Мара, когда в мою кожу впился одиннадцатый удар. – Будь проклят этот суд! Будь прокляты вы все!
Инквизиторы оттащили ее, а рыцари-этосиане схватили Ану, зовущую мать, и отвели в другой угол зала, где ждали Хит и Две Аркебузы.
От двенадцатого удара я выблевал солонину, которую съел на завтрак. От тринадцатого руки и ноги свело судорогой. От четырнадцатого я погрузился в сон, и последним, что я слышал, были отчаянные крики Мары и Аны.
Я надеялся, что очнусь на пути к солнечному Семпурису рядом с дочерью, которую ценил не больше гнилой фиги, но мог использовать в качестве приманки для любимой женщины.
Песнь Зачинателя
И воздвигли они башни греха до самых небес,
И спустили на воду корабли грехов,
Их дома были полны греха, ибо не знали они добра.
И отдал Архангел приказ слуге своему:
«Сожги их огнем звезд, заморозь тьмой,
Пусть правит эпоха льда,
А потом накрой стол, чтобы чист он был.
Принесем мы новое семя и научим их праведности.
Если ж снова станет народ поклоняться Падшим,
Безграничен будет гнев наш вовек».
«Ангельская песнь», Книга Михея, 41–48
11. Михей
Миновало две луны, и с ледяных земель спустилась зима. Пошел сильный снег, и Гиперион замерзал. В Ступнях хлеб и дрова стали валютой жизни.
Зима в сердце Мары была еще холоднее. Она не простила себе того, что не уехала с дочерью, что не подчинилась Васко. Она плакала, сидя у очага в снятой нами комнате переполненного доходного дома. Принцип играл на флейте, чтобы утешить ее, но все было напрасно. Зима наступает и уходит, но не по нашей воле.
Однако Васко ушел. Ни один корабль Компании не остался в порту, и они даже передали земли в нагорье империи.
Как я слышал от моряков, Роун, бывший великий герцог Крестеса, пригласил их на зиму в свой портовый город Тетис. С какой целью – я мог только гадать. Среди императорского двора, словно сорняки, разрастались заговоры, и только сильный император мог с ними справиться. Я подозревал, что Иосиас не продержится так долго, как его отец. Ему скоро бросит вызов кузен, дядя или племянник, и сомневаюсь, что Иосиас окажется на высоте.
Но я никогда не был силен в политике. Иосиас напал на меня, когда я отобрал у него Селену. Может быть, он все же силен. Только время покажет. Но я знал одно: великие герцоги не любят, когда их превращают в бывших великих герцогов. Роун и Васко что-то замышляли, и Иосиасу это не понравится.
Сам я не участвовал в этой игре. Я теперь был лишь наблюдателем. Призрак, бродящий по замерзшим улицам Гипериона.
Хотя не просто бродил. Я работал. Учитывая постоянно растущие цены на хлеб и дрова, денег от продажи браслета Мары хватило ненадолго.
У однорукого мужчины возможностей не так много, и поэтому я взялся за то, от чего отказывались другие. Я охранял катакомбы. Имперские чиновники платили мне за то, чтобы я по двенадцать часов стоял с фонарем в туннеле и наблюдал за темнотой, а потом меня сменял какой-нибудь другой бедолага.
Я узнавал холодные ветры, что носились в той пустоте. Это был шепот Лабиринта. Что еще могло шептать мне в такой темноте? И я представлял, как из тьмы появится демон, принявший облик Элли и носящий имя Ахрийя, с раздувшимся от моего ребенка животом.
Но за пятьдесят дней, что я простоял на страже, ничего подобного не произошло.
Возвращаясь в нашу комнату каждый вечер, я находил там плачущую Мару и играющего на флейте Принципа. Мальчик овладел инструментом, причем без учителя. Заработанные монеты я отдавал Маре, и она покупала хлеб. Походы на рынок помогали ей отвлечься от утраты, хотя я подозревал, что она также ищет новостей из Семпуриса, провинции, куда Васко увез Ану. Мы в молчании ужинали, правда, иногда я пытался поговорить с мальчиком. Но обычно ему почти нечего было сказать.
Как-то раз я вернулся из караула и, к своему удивлению, не застал Мару плачущей. Сидя у очага, она читала потрепанный свиток с гимном «Ангельской песни».
– Я решила вернуться в монастырь, – сказала она.
Этим утром шел снег, и мои башмаки промерзли. Я был плохо одет и местами совсем застыл.
– Это безопасно? – спросил я.
Мара кивнула.
– У людей есть желание восстанавливать монастыри, занятые Черным фронтом. И мне кажется, я буду полезна. Ведь я провела там много дней.
– А что, если крестейцев вытеснят оттуда рутенцы или какие-нибудь рубадийские каганы? Тогда ты будешь в опасности.
– Все мы вечно в опасности. Где бы ни находились.
– Да, но у опасности может быть разный уровень. Жить в полной глуши – это… – Я понял, что она меня не поддерживает. Эта женщина два месяца томилась в слезах. Я не мог лишить ее цели. – Если ты так хочешь, позволь хоть доставить тебя туда и увидеть, как ты устроишься.
Мара покачала головой:
– Мы отправимся большой группой и в сопровождении паладинов. Не тревожься за мою безопасность.
Я взглянул на Принципа:
– Полагаю, ты пойдешь с ней?
Не прекращая играть на флейте, он взял несколько высоких нот, словно говоря «да».
А если Васко в четвертый раз вернется за ней? Именно в этом монастыре он будет искать ее первым делом, а она беззащитна.
Но я не высказал своих опасений. В конце концов, это меня не касается. Я не помог их семье, хотя искренне хотел этого. На моих глазах Васко поймал Мару в ловушку и увел Ану. Так какое право я имею открывать рот сейчас, если тогда не сумел?
Кстати, об опасности. В городе ходило множество странных слухов. О живых мертвецах-колдунах, бродивших по укрытым снегом холмам на западе. О плывущих среди облаков Падших ангелах и рыбачьих деревнях, исчезающих за одну ночь.
Все типично для крестейской зимы. Народ любит такие байки. Но после того, чему я стал свидетелем в Сирме, я уже
