Испивший тьмы - Замиль Ахтар

– Тебя уже ждут, – сказал я.

– Мне снился ужасный сон.

– Что на этот раз?

Ее преследовали кошмары об Ане, и, кажется, с каждой ночью они становились все страшнее.

– Там был человек, который повесил себе на шею эти странные маски. Он преследовал Ану. – В ее глазах была боль. – А ты – его.

– Возможно, это был Васко?

– Может быть. Не знаю. Теперь все это кажется таким далеким.

Пока Мара собиралась за перегородкой, я разбудил Принципа, и мальчик сразу взялся за флейту. Сыграл мелодию, которую я от него раньше не слышал, стремительную и пряную, похожую на восточные танцы Эджаза.

– Откуда ты берешь эти мелодии, Принцип?

– Из снов.

Я рассмеялся:

– Ну хоть кому-то снятся хорошие сны.

– Меня учит девочка.

– Девочка?

– Она тоже родилась из костей. Она красивая.

Похоже, он близок к тому, чтобы начать видеть особые сны. Мои начались в одиннадцать. Мне было грустно осознавать, что, едва у него появятся волосы на лице, ему больше не позволят оставаться в монастыре с Марой. Мальчику придется искать свой путь в жизни, без помощи матери и отца.

Одевшись, Мара вышла на улицу, поговорить с ожидающей женщиной, пока собирается Принцип. Мне тоже почти пора было идти на караульную службу. А потом я вернусь в опустевшую комнату, слишком большую для одинокого мужчины. Если останусь в Гиперионе, придется искать жилье поменьше и подешевле, где-нибудь в Ступнях.

Едва Принцип вышел из-за перегородки, укутанный так, что не видно лица, как Мара вернулась в комнату.

– Имперские глашатаи… – Мара пробыла снаружи всего пару минут, но ее лицо стало бледным, как замороженным. – Она сказала, только что объявили…

– Что объявили? – спросил я.

– Каган Кардам Крум захватил имперский Пендурум и теперь нацелился на Семпурис. У Пендурума самые высокие стены во всем Крестесе, и, если рубади взяли его, значит, они владеют осадными орудиями. Они захватят и Тетис. А все мы знаем, что случается с женщинами в захваченном рубади городе.

Слыхал я про этого Кардама Крума. Один из немногих рубадийских каганов, чьи имена я потрудился запомнить. Во время своих первых завоеваний я нанимал целые племена рубадийских наездников, но, когда встретил Джауза и тот сделал для меня скорострельные аркебузы, перестал нуждаться в рубадийских методах войны. В лучшем случае они были еретиками, а в худшем – язычниками и не слишком ладили с моими просвещенными паладинами. Мне часто хотелось вышвырнуть их из Крестеса.

Но ни одной из этих мыслей не успокоить мать, тревожащуюся за благополучие дочери.

– Ты думаешь, Васко ее не убережет? – спросил я.

– Васко сам продаст ее Круму, если это даст ему какое-то преимущество.

– Нет, он не станет. Будет держать ее рядом, чтобы заманить тебя.

– Я больше не в силах выносить эту неопределенность. Как ты можешь просить меня забыть о ней?

Просил не я. То было жестокое требование судьбы.

В дверь постучали.

– Мара, пора идти, а то паладины покинут город без нас.

– Не будет мне покоя в этих горах, – сказала Мара. – Мне надо идти туда. К Ане. Сейчас.

– Мара…

– Ты не понимаешь? Архангел наказывает меня за то, что была плохой матерью. Это мой шанс искупить вину. Я ей нужна!

– Но до Тетиса четырнадцать дней по морю и целая луна по земле – это летом. А зимой путешествие туда любым способом безрассудно или невозможно.

– Мне все равно. Я оставлю Принципа на твое попечение. И пойду к ней.

– Я пойду с тобой, – сказал Принцип.

Невозможно отделить мальчика от этой женщины, а ту – от ее дочери.

Опять раздался стук в дверь. Я вышел.

– Езжайте, сестра. Позже я сам привезу Мару в монастырь.

– Ты уверен? – Она накинула капюшон, укрыв обветренное и изможденное лицо. – Дорога нелегкая. Нас будут сопровождать паладины и разжигать огонь по пути.

– Я сам когда-то был паладином. И способен на большее, чем просто однорукий мужчина. – Я улыбнулся. – Храни вас Архангел.

– И тебя, добрый господин. А также позволь мне просто сказать спасибо. Я всегда чувствовала, что солдаты не получают должной признательности.

Имперская пропаганда дошла до того, что объявила, будто Михей Железный поклонялся Падшим и нес разрушение Священному Крестесу по их приказам. Конечно, эта женщина благодарила не Михея Железного, а солдата, которым я притворялся.

– Я ценю твою доброту.

Она пошла прочь по засыпанной снегом улице. А я вернулся к теплу очага.

– Ты еще можешь их догнать, – сказал я Маре. – Очень советую.

– Я иду в порт. – Мара туго замотала шарф. – Узнаю, идут ли корабли в Тетис. А если нет – попробую поискать повозку.

– Никто не отправится в Тетис во время метели. Я точно знаю.

– Тогда я пойду сама.

– Замерзнешь насмерть. Или же тебя схватят и продадут тем дикарям, которых все так боятся.

Я выглянул в окно, чтобы увидеть солнце, скользящее за туманной завесой от горизонта к середине неба. Чтобы получить плату за день, я должен в течение часа быть в катакомбах.

– Не дай ей сделать какую-нибудь глупость, – сказал я Принципу.

Но возлагать надежды на мальчика, который верит, что родился из костей, можно разве что от отчаяния.

– Я доберусь к ней сама, – сказала Мара. – А потом… я сделаю, как ты советовал. Приглашу Васко в свою постель, а когда он ощутит себя со мной в безопасности, воткну ему нож в сердце. Ты прав, мир не покупается миром. Я заплачу за мир для себя и для дочери его кровью.

Моя покойная жена Альма впадала в такое безумное состояние. Грозилась покинуть меня и вернуться в Пасгард. И даже хотела настроить людей против гарнизона, который я там оставил. Я научился пережидать подобные настроения, как шторм в порту.

– Мне пора в катакомбы, – сказал я. – Нам нужны деньги. Что бы ни случилось, нам нужен хлеб.

Я надел дублет и доспехи и вышел, надеясь, что эти двое будут здесь, когда я вернусь.

Я стоял в чреве Гипериона, рассматривая узоры, которые тьма рисует перед глазами. Я понимал, что Мара не просто в смятении. Раньше, когда она говорила о возвращении в монастырь, в ее голосе звучала надежда. Она хотела вернуться к привычной жизни, но мысль о том, чтобы сделать это без Аны, оказалась слишком болезненной. Она два месяца скорбела о дочери, которая не умерла, но очутилась на западном побережье Юнанского моря. Конечно, она пойдет к ней. Единственный путь, который она себе представляет.

А каков мой путь? Стоять в темном подземелье до конца своих дней? Если Мара готова умереть за свою дочь, ради