Цветы зла - Шарль Бодлер

XXIV. Тебя, как свод ночной, безумно я люблю…

Тебя, как свод ночной, безумно я люблю,Тебя, великую молчальницу мою!Ты – урна горести; ты сердце услаждаешь,Когда насмешливо меня вдруг покидаешь,И недоступнее мне кажется в тот мигБездонная лазурь, краса ночей моих!

Я как на приступ рвусь тогда к тебе, бессильный,Ползу, как клуб червей, почуя труп могильный.Как ты, холодная, желанна мне! Поверь, —Неумолимая, как беспощадный зверь![26]

XXV. Ты на постель свою весь мир бы привлекла…

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,О, женщина, о, тварь, как ты от скуки зла!Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной —Съедать по сердцу в день – таков девиз твой гнусный.Зазывные глаза горят, как бар ночной,Как факелы в руках у черни площадной,В заемной прелести ища пути к победам,Но им прямой закон их красоты неведом.

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!Куда ты прячешь стыд, пытаясь в позах разныхПред зеркалами скрыть ущерб в своих соблазнахКак не бледнеешь ты перед размахом зла,С каким, горда собой, на землю ты пришла,Чтоб темный замысел могла вершить ПриродаТобою, женщина, позор людского рода, —Тобой, животное! – над гением глумясь.Величье низкое, божественная грязь![27]

XXVI. Sed Non Satiata[28]

Кто изваял тебя из темноты ночной,Какой туземный Фауст, исчадие саванны?Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,Полуночи дитя, мой идол роковой.

Ни опиум, ни хмель соперничать с тобойНе смеют, демон мой; ты – край обетованный,Где горестных моих желаний караваныК колодцам глаз твоих идут на водопой.

Но не прохлада в них – огонь, смола и сера.О, полно жечь меня, жестокая Мегера!Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: «Остынь!»,

Семижды заключив тебя в свои объятья!Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь![29]

XXVII. В струении одежд мерцающих ее…

В струении одежд мерцающих ее,В скольжении шагов – тугое колебаньеТанцующей змеи, когда факир своеСвященное над ней бормочет заклинанье.

Бесстрастию песков и бирюзы пустыньОна сродни – что им и люди, и страданья?Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,Она плывет из рук, холодное созданье.

Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз.И в странном, неживом и баснословном мире,Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,

Где излучают свет сталь, золото, алмаз,Горит сквозь тьму времен ненужною звездоюБесплодной женщины величье ледяное.[30]

XXVIII. Танцующая змея

Твой вид беспечный и ленивыйЯ созерцать люблю, когдаТвоих мерцаний переливыДрожат, как дальняя звезда.

Люблю кочующие волныБлагоухающих кудрей,Что благовоний едких полныИ черной синевы морей.

Как челн, зарею окрыленный,Вдруг распускает паруса,Мой дух, мечтою умиленный,Вдруг улетает в небеса.

И два бесчувственные глазаПрезрели радость и печаль,Как два холодные алмаза,Где слиты золото и сталь.

Свершая танец свой красивый,Ты приняла, переняла– змеи танцующей извивыНа тонком острие жезла.

Истомы ношею тяжелойТвоя головка склонена —То вдруг игривостью веселойНапомнит мне игру слона.

Твой торс склоненный, удлиненныйДрожит, как чуткая ладья,Когда вдруг реи наклоненнойКоснется влажная струя.

И, как порой волна, вскипая,Растет от таянья снегов,Струится влага, проникаяСквозь тесный ряд твоих зубов.

Мне снится: жадными губамиВино богемское я пью,Как небо, чистыми звездамиОсыпавшее грудь мою![31]

XXIX. Падаль

Вы помните ли то, что видели мы летом?Мой ангел, помните ли выТу лошадь дохлую под ярким белым светом,Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,Подобно девке площадной,Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,Чтобы останки сжечь дотла,Чтоб слитое в одном великая ПриродаРазъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,Большим подобные цветам.От смрада на лугу, в душистом зное лета,Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухиНад мерзкой грудою вились,И черви ползали и копошились в брюхе,Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,Как будто, вдруг оживлено,Росло и множилось чудовищное тело,Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,Как ветер, как бегущий вал,Как будто сеятель, подъемля плавно руки,Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,Как первый очерк, как пятно,Где взор художника провидит стан богини,Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,Косила сука злой зрачок,И выжидала миг, чтоб отхватить от костиИ лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,Вы трупом ляжете гнилым,Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,И вы сгниете до костей,Одетая в цветы под скорбные моленья,Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,Вас пожирать во тьме сырой,Что тленной красоты – навеки сберегу яИ форму, и бессмертный строй.[32]

XXX. De Profundis Clamavi[33]

К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны,В которую душа низринута моя…Вокруг меня – тоски свинцовые края,Безжизненна земля и небеса беззвездны.

Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,А шесть – кромешный мрак и ночи окаянство…Как нож, обнажены полярные пространства:– Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!

Нет ничего страшней жестокости светила,Что излучает лед. А эта ночь – могила,Где Хаос погребен! Забыться бы теперь

Тупым, тяжелым сном – как спит в берлоге зверь…Забыться и забыть и сбросить это бремя,Покуда свой клубок разматывает время…[34]

XXXI. Вампир

В мою больную грудь онаВошла, как острый нож, блистая,Пуста, прекрасна и сильна,Как демонов безумных стая.

Она в альков послушный свойМой бедный разум превратила;Меня, как цепью роковой,Сковала с ней слепая сила.

И как к игре игрок упорныйИль горький пьяница к вину,Как черви к падали тлетворной,Я к ней, навек проклятой, льну.

Я стал молить: «Лишь ты мне можешьВернуть свободу, острый меч;Ты, вероломный яд, поможешьМое бессилие пресечь!»

Но оба дружно: «Будь покоен! —С презреньем отвечали мне. —Ты сам свободы недостоин,Ты раб по собственной вине!

Когда от страшного кумираМы разум твой освободим,Ты жизнь в холодный труп вампираВдохнешь лобзанием своим!»[35]

XXXII. С еврейкой бешеной простертый на постели...

С еврейкой бешеной простертый на постели,Как подле трупа труп, я в душной темнотеПроснулся, и к твоей печальной красотеОт этой – купленной – желанья полетели.

Я стал воображать – без умысла, без цели, —Как взор твой строг и чист, как величава ты,Как пахнут волосы, и терпкие мечты,Казалось, оживить любовь мою хотели.

Я всю, от черных кос до благородных ног,Тебя любить бы мог, обожествлять бы мог,Все тело дивное обвить сетями ласки,Когда бы ввечеру, в какой-то грустный час,Невольная слеза нарушила хоть разБезжалостный покой великолепной маски.[36]

XXXIII. Посмертные угрызения

Когда затихнешь ты в безмолвии суровом,Под черным мрамором, угрюмый ангел мой,И яма темная, и тесный склеп сыройОкажутся твоим поместьем и альковом,

И куртизанки грудь под каменным покровомОт вздохов и страстей найдет себе покой,И уж не повлекут гадательной тропойТебя твои стопы вслед вожделеньям новым,

Поверенный моей негаснущей мечты,Могила – ей одной дано понять поэта! —Шепнет тебе в ночи: «Что выгадала ты,

Несовершенная, и чем теперь согрета,Презрев все то, о чем тоскуют и в раю?»И сожаленье – червь – вопьется в плоть твою.[37]

XXXIV. Кошка

Мой котик, подойди, ложись ко мне на грудь,Но когти убери сначала.Хочу в глазах твоих красивых потонуть —В агатах с отблеском металла.

Как я люблю тебя ласкать, когда, ко мнеПушистой привалясь щекою,Ты, электрический зверек мой, в тишинеМурлычешь под моей рукою.

Ты как моя жена. Ее упорный взгляд —Похож на твой, мой добрый котик:Холодный, пристальный, пронзающий, как дротик.

И соблазнительный, опасный ароматИсходит, как дурман, ни с чем другим не схожий,От смуглой и блестящей кожи.[38]

XXXV. Duellum[39]