Историческая преемственность традиций российской цивилизации. Заменательные даты, исследования и новые документы - Татьяна Бушуева

Первые три дня мы нанесли противнику колоссальные потери в танках. Потеряли мы много. Били все наши орудия с прислугой, но нечего было делать, каждый знал, что отступать он не имеет права. И танкобоязнь отступает в мир преданий, когда соответствующим образом закрутишь, повернешь, а потом на танки плевать начали. Конечно, были и трусы, некоторые бежали. Но у нас работала связь, работали офицеры связи, каждый командир дивизии, каждый командир полка знали, если он на тот берег уйдет, близко подойдет к берегу, его расстреляют, знали, что нам за Сталинград драться нужно до последнего, и что пополнение придет, знали.

Политическая работа проходила беспланово, но она соответствовала обстановке. В таких опасных случаях бойцу не нужно читать лекции, давать большие лозунги, но он должен знать, что высший командный состав с ним, его командир с ним, который должен говорить, что немцев нужно бить и за Волгу мы не пойдем. Командиры и комиссары были и храбрецы, были и трусы. Когда мы эти три дня подрались, пришла дивизия Родимцева, 6 дней она дралась в исключительно тяжелых условиях. Верно, она отвоевать ничего не отвоевала, но линию, которая оставалась на берегу Волги, она удержала. Противник обжегся на этих боях, начинает принимать контрманевр в направлении Мамаева кургана в обход. Тут нам легче было дышать. На правом фланге был более стабилизированный фронт, кроме того, прибыла новая дивизия Горишного. Эта дивизия дралась дней 5–6 в исключительно трудных условиях. Противник старался и тут прорваться. Его тоже здесь били крепко, а это тысячи трупов и сотни танков. Он делает новый контрманевр в направлении «Баррикад», но тут уже подоспела 193-я дивизия. Она была подготовлена. Правда, все это с ходу происходило, на нашем берегу, но уже можно было что-то выставить. Она дралась не совсем хорошо, но все же задачу свою выполнила, потери понесла колоссальные.

В то же время у бойцов, командиров мысль растет, что немец-то ни черта не берет, драться можно и бить можно. Тут уже начинают выращиваться кадры. Бойцы сами дают лозунги, жизнь начинает бить ключом. Бомб на нас сыпалось, наверное, около миллиончика, не считая снарядов и мин. Связь была налажена, работала безотказно. Начальник связи полковник Юрин. Несмотря на жесточайшую бомбежку, когда все летит, рвется, горит, все в огне, за сутки я с каждым командиром два раза поговорю по телефону, а с некоторыми до десяти раз, если он наносит главный удар. Наш командный пункт тогда перешел к заводу «Баррикады», к нефтебакам. Находились мы в то время в двух километрах от нашего переднего края. Садимся обедать – он нас поливает, выйти куда-нибудь – он нас бомбит. Приносят суп – там осколки от снарядов. Член Военного совета Лебедев расскажет, как его в уборной прихватило. Зайдешь в уборную – там трупы лежат.

Подвоз был только через Волгу и только ночью. Бойцы у нас по двое-трое суток не ели, невозможно ни подвезти, ни поднести, ни подтащить, и некогда ему было даже об этом подумать. Выноска раненых производилась у нас так. Если тебя ранили, лежи до ночи. Истечешь кровью – ничего не сделаешь, но если ты выползешь из окопов, наверняка не спасешься, лежи, а уже ночью тебя кое-как вытащат. За сутки пяти минут времени не бывает, чтобы над твоей головой не летали 15–20 самолетов. Сплошная бомбежка, сплошная канонада. Все прижимается к земле. Выползают его танки тут же, за ними идут автоматчики. Самолеты пикируют на 40–50 метров. Карта Сталинграда у противника была, сигнализация с воздуха прекрасная, взаимодействие у него было хорошо отработано. Но наши бойцы поняли, что чем ближе к противнику, тем лучше. Танков они не стали бояться. Пехота садится в щель, развалины, дома – и начинают резать пехоту противника, двигающуюся за танками. Танки проехали, отдали их на расправу нашей артиллерии, которая стояла на 200–300 метров за передней линией и била на 20–50 метров, а пехоту наши не пропускали. Немцы думали, что здесь уже все подавлено, мертвое поле, а это мертвое поле оживало. Тут наша «катюша» работает и артиллерия работает. Противник сосредотачивал на участке два к[ило]м[етра] танковую дивизию, три стрелковых дивизии и такую дает подготовку, что просто волосы дыбом встают. Подойдут танки – больше половины останутся у нас подбитыми. На следующий день такой атаки нет, измолотили, тысяч 10–15 раненых. Своих по 3 1/2 тысячи раненых выносили, а сколько их оставалось, и не только по широкому фронту, а на участке в два к[ило]м[етра] из этой мясорубки, из этой мельницы.

Переправа шла все время под обстрелом. Берег утюжился сплошным порядком.

Еременко по приказу товарища Сталина должен был побывать у меня, узнать, как мы себя чувствуем. Он переправлялся с того берега на наш двое с половиной суток. Адъютант его плечо себе разбил, два катера затонуло. Потом ночью кое-как переправились, ведь сплошь летят. Ходили одни только катера. Пароходы работают ночью, как чуть к рассвету в стороны удирают, чтобы на Волге ни одного суденышка не было. Уходили в Тумак и в Верхнюю Ахтубу, но и там им доставалось. Сколько у нас барж потопили, это черт знает что. Морских бригад у нас не было, но моряки были с Дальнего Востока в порядке пополнения. Это хорошие люди, но плохо обученные. Идет, хорошее настроение. Ему дают ППШ [пистолет-пулемет Шпагина], говорит: «Первый раз такую птичку вижу». Он за сутки познакомится. Мы патрон[ов] сколько угодно давали, научись стрелять только.

Национальный состав – русские, много сибиряков было, процентов 70 было русских, процентов 10 украинцев, а остальные националы. Лучше всего дерутся русские.

Самый ужасный момент в обороне Сталинграда был после выступления Гитлера, когда Риббентроп и др. объявили, что Сталинград будет и должен быть взят 14 октября. Он пять дней готовился. Это мы чувствовали, знали, что он подвел свежие танковые дивизии, сосредоточил на участке двух километров новые дивизии, и до этого он утюжил так самолетами и артиллерией, что дышать невозможно было. Вот мы сидели в балке. Он нас бомбил, расстреливал, жечь начал, знал, что там командный пункт армии. Там было штук 8 бензобаков. Все это разлилось. У начальника артиллерии по блиндажу нефть полилась. Все вспыхивает, и Волга на километр горит по берегу. Три дня был сплошной пожар. Мы боялись задохнуться, угореть – придет и живым заберет. Перескочили на другой КП [командный пункт], ближе к его главному удару. Там держались. Мы знали, что лишний метр связи грозит частыми обрывами от бомбежки. Самое преступное, самое опасное для командира, особенно большого, когда он теряет управление и связь. Мы больше всего этого боялись – не потерять управления войсками. Пусть я ему резерва не дам, но достаточно мне взять трубку и поговорить, как следует, уже этого достаточно.

Я много в жизни пережил бомбежек, артиллерийских подготовок и прочего, но 14 число у меня останется в памяти. Отдельных разрывов не слышно, самолетов никто не считает, но, главное, выходишь из блиндажа – в пяти метрах ничего не видишь, все покрыто гарью, пылью, дымом. За 14 число в штабе армии потерь было 61 человек, а сидеть нужно было. И когда противник пошел в атаку в 11 часов дня 14-го, я уже знал, что ряды поредели, и только была одна надежда, что оставшийся гарнизон свою роль сыграет. Еще накануне мне удалось подвести одну танковую бригаду, закопать в землю к черту все танки, выставить пехотное охранение, и ночью противник их не бомбил. Он не знал, что здесь у нас засада. Три колонны танков, которые он пустил, были разбиты нашими танками. Потом он эти танки пожег, но факт тот, что мы сорвали атаку. Сильнее этого не было, но похожее было уже 11 ноября.

14-го было наступление, 15-го он такую атаку развить не мог. Весь штаб армии мобилизован, последнее охранение наше выставили на передний край, три дня держали, пока подойдет 138-я дивизия. Бой в городе у нас понимают, что идет по улице, стреляет. Чепуха, улицы пусты. Бой идет в здании, в постройках, дворах, приходится выковыривать штыком, гранатой. Наши бойцы за эти бои полюбили «феню» так называемую, нашу ручную гранату. В этих уличных боях идет в ход ручная граната, штык, автомат, нож, лопата. Лицом к лицу сходятся и полосуют. Немцы не выдерживают. В одном этаже они, на другом наши. Но, кроме того, у них есть танки, он подвозил все, что мог, а у нас Волга. Сейчас по Волге пойдешь – какое удовольствие.

В армейском масштабе никаких боевых пауз оперативных не было совершенно. 13–14 сентября сошлись, схватились и друг друга молотили. Мы отлично знали, что Гитлер не остановится и будет все больше и больше бросать своих сил. Но он почувствовал, что борьба здесь идет не на жизнь, а на смерть, пока нас не приколешь к стенке, Сталинград будет держаться. Это были сплошные атаки на Сталинград, которые длились до 20 ноября. Когда мы чувствовали небольшое ослабление, мы немедленно бросали свои силы и переходили в контратаки, мы не давали ему покоя на Мамаевом кургане, десятки раз атаковали противника. В поселке СТЗ [Сталинградский транспортный завод] 37-я дивизия атаковала. Были сплошные мертвые схватки, в этих схватках кто правее ударит, кто левее. До этого периода мы активно оборонялись, не имели задачи наступления. Но оборона была активная: не только получить удар, но пользоваться каждым моментом, чтобы самому ударить по противнику. Бои усиливались, стихали, но не прекращались. Наступление все время шло. Были такие дни, когда это перерастало всякое человеческое воображение.