Шамиль - Борис Брик

Глава IV

И вновь приняв лихой удел солдата,Вступил в союз я с бедною страной,И стал я жить судьбой её, когда-тоСо стороны изведанною мной.

В чужом краю, угрюмом и гористом,Где бог войны справлял                кровавый пир,Я перестал быть ссыльным                декабристомИ заменил черкесскою мундир.

Я полюбил изгибы узких улиц,Обвалов гул и дым от кизяка.И на лезгин, как их одноаулец,Уж не глядел отныне свысока.

Пускай молва стоуста и столица,Ещё чернит несчастнейший народ,Я скажу, что горская столицаБыла в те дни пристанищем свобод.

Порой сюда от «улицы зелёной»Бежал драгун иль егерь молодойИ, поселясь в теснине отдалённой,Царю грозил даренною гурдой.

Здесь жил народ архангельский                   и вятский,Игрой судьбы заброшенный на юг,И с давних лет родной семьёй                     солдатскойЯ без труда был принят               в братский круг.

Прошёл лишь год,              и русская слободкаВ моём лице приняла главаря,И каждый день для ратных                дел трещоткаБудила нас, о воле говоря.

Прощай, тесак постылый,Прощай, российский царь,Прощайте, фрунт унылыйИ каторжный сухарь!

Вовеки не коснутсяШпицрутены солдата,И в этом вам, ребята,Клянётся ваш главарь.

Сменили мы на горыЗелёные поля.Не тешит наши взорыРодимая земля.

Но пусть нас разделяетС отчизной вал Аргуны, —Да здравствуют драгуны,Драгуны Шамиля!

Холодные биваки,Гранитная постель,Папаха и чувякиДа драная шинель —

Вот всё, что ожидаетМятежного солдатаВ горах, где собираетВойска свои Шамиль.

Но не впервой драгунамНа камнях засыпать,В боях ядром чугуннымПодушку заменять.

Оставьте же тревоги!Назад нам нет дороги,А если и найдётся —Не двинемся мы вспять.

Пускай дрожит от гулаУщелий тёмных дно,Пускай литое дулоНа нас наведено, —

Пляши и знай, молодка,Что русская слободкаГуляет перед боемСегодня в Ведено!

А ты, казачка Галя,Склонись ко мне на грудь,В житейском ураганеПодругою мне будь.

И до конца со мноюПустынею земноюПройди определённыйНам свыше тяжкий путь!

Так славьте ж край скалистый!А завтра на зареПостроит вас МарлинскийВ железное каре.

И, как в былые годы,Вы смело в бой пойдётеЗа гордый стяг свободы,Что реет на горе.

Но пусть гонимым людямНет участи другой —Вовеки не забудемОтчизны дорогой;

Не дрогнем перед битвой,Но если пасть придётся —Умрём с родной молитвойИль с песнею родной.

Свобода вновь воспрянет,Не кончена борьба,Не раз, наверно, грянетВ расселинах пальба.

Мужайтесь же, драгуны,И пусть во мрак грядущий,Как грозный вал Аргуны,Уносит вас судьба!

Глава V

В глухих горах, в аулах за Гунибом,Костёр вражды в то время потухал,Борьба с царём наскучила наибам,И предал вновь сородичей шамхал!

Сжигая хлеб, бесчинствуя и грабя,По всей стране неслося казачье,И, покорясь настойчивости Граббе,Вновь отдала заложников Чечня.

Сидела смерть на мрачных пепелищах,В густых лесах скрывался                   бледный страх,Вокруг костров бродили                    толпы нищих,Погром бивак раскидывал в горах.

Казалось, все источники иссякли…Вложив в ножны зазубренный                  кинжал,Склонился край, и не осталось сакли,Где бы мертвец под буркой не лежал.

Но в сентябре сорокового годаВновь загремел орудий перекат,И к узденям чеченского народаС аварских гор спустился тарикат.

Шамиль писал: «Урусы торжествуют,Сынов аллы преследует сардар.На их телах стервятники пируют,И на полях безумствует пожар.

Но, как пророк из Мекки                  шёл в Медину,Так за хребет ушёл я от врагов.В тяжёлый день народа не покинуИ всё нести в сражении готов.

Я водрузил значки свои в АшильтеИ говорю: отважные, ко мне!Гоните рознь и рвение усильте —И Магомет отплатит вам втройне.

Да будет вновь могуча и единаСтрана хребтов – так небом решено, —Да станет нам, как Мекка и Медина,В родных горах Дарго и Ведено!»

Край отвечал тревожным                 смутным гуломНа смелый клич любимого вождя.И старики ходили по аулам,Стыдя народ и раны бередя.

И я решил: владыка полумираТеснит мечом сынов твоих, имам:Но я не раб драгунского мундира!Они в беде, и я их не предам.

В Чечню тогда отряды мы стянули,Пошли вперёд с Кораном и мечом.Была у нас посланницею пуля,Стальной клинок был нашим                     толмачом.

Не раз в бою доказывал Марлинский(И тем досель душа моя горда),Что нет коня быстрей,                чем кабардинский,И нет клинка острее, чем гурда.

Когда ж в леса с надменным                     ВоронцовымПроникла вновь жестокая война,Восстал народ, и заревом пунцовымСтрана опять была озарена.

Сломав мосты и заградив дороги,Врата страны я запер на замокИ, позабыв сомненья и тревоги,Стал помогать друзьям своим,                    как мог.

Чтоб проучить тупого царедворца,Припомнив всё, что в корпусе узнал,Я в краткий срок сапёром                сделал горцаИ сердце гор завалом окопал.

В лесах Чечни – в Магометанской                        Туле —Я пушки лил для встречи роковой.И, отыскав селитру в Унцукуле,Устроил там завод пороховой.

На берегу высоком и скалистом,Где слышен рёв немолчного Койсу,Велел я стать своим артиллеристамИ разместил ичкеринцев в лесу.

И, увидав полки свои над бездной,Сам Петербург, рассудку вопреки,Здесь ощутил сноровку неизвестной,Самим же им обученной руки.

А по горам и пропастям всё шире,Будя восторг и зависть шевеля,Дымился слух о русском мухаджире,Отдавшем всё для дела Шамиля.

Я у скалы лежу на старой бурке,Гостя душой в родимой стороне,А далеко, в осеннем Петербурге,Быть может, друг вздыхает обо мне.

Мне видится далёкая столица,Мне слышится драгунская труба,Мне грезятся друзей забытых лица,И снится вновь бывалая судьба:

Вижу я за дымкою туманаБлестящий круг у мраморных колонн,Где, может быть, ещё танцует АннаПечальный вальс иль сонный котильон.

Возврата нет в отчизну дорогую,Но к ней стремлюсь по-прежнему душойИ о друзьях окованных тоскуюВ стране хребтов – свободной,                  но чужой.

Но что грустить? Не лучше ль                в опьяненииСтруёй вина сомненья угасить,Развеять грусть в отчаянном                 сраженииИль пляской гор свой взор                   развеселить?

Давно я в вальсы не влюблён,Не обольщаюсь бальной пляской,И не заменит котильонМне танца вольности кавказской.

Вот почему, лишь уздениВ круг соберутся по старинке,Я покоряюсь, как они,Живой мелодии лезгинки.

Вот замелькали лезвия,Суровей, строже стали лица,И, как блестящая змея,Кольцо танцоров шевелится.

Вот понеслись во весь опорВокруг белеющей косынки,И вторит эхо дальних горЛихому гиканью лезгинки.

Белки блестят, оскален рог,На лбы надвинуты папахи,И от танцующих народПорой шарахается в страхе:

Как будто близится резняИз-за красавицы-гимринки —Так веет гневом на меняОт диких выкриков лезгинки.

Кружись под гиканье друзей,Пляши, мюрид, и шашкой лязгай!Пляши и грусть мою рассейСвоею бешеною пляской.

И ты, зурнач, переходиОт звона гулкого к сурдинке,Чтоб сердце дрогнуло в грудиВосторгом яростным лезгинки!

Когда утихнет прежний пылИ станет глуше рокот крови,И чернокрылый АзраилУгрюмо сядет в изголовье,

В бою ли штык пронзит мне грудьИли свинец на поединке,Прошу собрата помянутьБезумной музыкой лезгинки.

На свете всем конец один.И вместо таинств погребеньяХочу, чтоб сумрачный лезгинПлясал мне гибель и забвенье;

Помчится он, тоской объят, —То будут славные поминки, —И если к жизни есть возврат,То я воскресну от лезгинки!

(Конец записок Бестужева).