Жизнь невозможно повернуть назад - Карл Левитин

В одну из таких минут, от нечего делать, он попросил бортовую ЭВМ просчитать один из вариантов экстренного возвращения на Землю, который он успел продумать вчерне. Запрос ушел уже довольно давно, но из динамиков слышалось лишь сплошное шипение, а в объеме изображения вспыхивали какие-то искры. И все. Еще не веря в случившееся, Рольсен прозвонил все узлы коммуникатора по тест-таблице, - снова только потрескивание в динамиках.

Он не мог вспомнить, что положено делать в подобной ситуации, и запросил компьютер. На экране появился сигнал, что запрос принят. Прошло минуты две, прежде чем Рольсен осознал, что электронный мозг безмолвствует, потому что и он тоже не знает, как надлежит поступать в таком положении. Простая вежливость, правда, требовала, чтобы он так прямо об этом и сообщил, но, быть может, такие нежности программой не предусматривались. Предчувствие чего-то недоброго заставило Рольсена задать мозгу вовсе пустяковый вопрос. Ответа вновь не последовало. Тогда, чувствуя неприятную дрожь в руках, он запустил программу тотального контроля памяти компьютера. Экран несколько секунд молчал, и Рольсен стал успокаиваться. Тем большим ударом явился для него результат проверки: "Базовая память пуста".

Но даже и тогда он не сумел в полной мере оценить размеры бедствия. Ведь оперативная память компьютера была в порядке и, следовательно, он мог выполнить любые вычисления. Кроме того, автономные запоминающие блоки автопилота тоже оказались поврежденными лишь частично, а именно - в них стерлось все до момента, отстоящего во времени на двадцать два дня. Рольсен заглянул в бортовой журнал. Именно в этот роковой день он услышал Главного, потом пошел будить Энн... да, в промежутке случилась какая-то странная авария...

Спокойно, говорил себе Рольсен, спокойно, нельзя впадать в панику. В конце концов не бывает совсем уж невероятных ситуаций, любая так или иначе предусмотрена, имеет некую аналогию. Надо лишь найти соответствующий случай, скорректировать предлагаемое решение, проиграть его на машине. И только тогда, пытаясь вот так привести мысли в порядок, он почувствовал себя совершенно беззащитным - голым и беспомощным, как младенец. Спасительных правил более не существовало. "Полная самостоятельность действий, не обусловленных бюрократическими рамками полетных инструкций", - кажется, так формулировал он свой идеал жизни в споре с Грусткиным? Что же, командир Рольсен, сбываются все твои смелые и даже несмелые мечтания. "Вы хотели свободы? Ешьте ее, волки!" Энн была бы рада услышать, что он цитирует её любимого Киплинга.

Уверенность в своих силах, чуть было не покинувшая Рольсена, возвращалась. Жили мы с инструкцией, проживем и без нее. Кстати сказать, Главный и так развязал нам руки, избавив от необходимости слепо следовать пунктам и подпунктам. Даже Энн... Действительно, какой резон в этой ситуации было подвергать её домашнему аресту за нарушение отмененных правил? Что за логикой руководствовался он, Борис Рольсен, убежденный бюрократоборец и заклятый параграфоненавистник? С кем он, Рольсен, - с Разумом против Инструкции или с Инструкцией против Разума?

В таком приподнято-покаянном настроении он и постучался в дверь её каюты. Энн открыла ему в тот же миг, словно знала, что он должен вот-вот появиться.

-Что-то случилось, - только и сказала она без тени вызова или обиды. - Раз ты первый пришел, Боб.

Она впервые назвала его так, и в какие-то считанные мгновения Рольсен вдруг все увидел и все понял. И то, как она ссорилась и мирилась с ним, ничего ему об этом не сообщая. И то, с какой неохотой уходила на долгие месяцы в анабиоблок и с какой радостью возвращалась оттуда, чтобы бодрствовать вместе с ним несколько дней, дозволяемых правилами экспериментальных полетов.

С этой секунды они не разлучались. Они были рядом, когда локаторы интеллекта, словно очнувшись, вдруг застрекотали, как сумасшедшие. Они вместе увидели эту планету-ловушку. В четыре руки сажали они свой корабль на чужую лиловую землю. И весь этот абсурдный, не укладывающийся в нормальное сознание, вывернутый наизнанку мир они встретили плечом к плечу. Их ничто не разделяло тогда ни днем, ни ночью, и в этом было их счастье и, возможно, спасение. Потому что иначе не смеялся бы теперь во сне за стеной Тит - единственная, в сущности, их надежда.

Сажать корабль вручную было непривычно и странно - тренировочный курс самостоятельного управления пилотажными системами всем курсантам ЭРЭ казался, разумеется, одним из множества бессмысленных предметов, лишь отягощавших их память: в космосе могло случиться что угодно, но только не выход из строя бесконечно надежных, многократно продублированных цепей и схем корабельного мозга. Но именно бортовой компьютер стал для них главной помехой. Упрямо, настойчиво, даже лихорадочно он стал вдруг включать бесчисленные блокировки, не позволяющие экипажу совершить практически ни одного самостоятельного действия. Словно старая заботливая нянька, потерявшая голову и утратившая всякое представление о реальном мире, мозг их "Чивера" назойливо предостерегал Рольсена и Энн от любых поступков. В конце концов им пришлось отключить компьютер и взять управление кораблем на себя.

... Он держал её за руку, готовый защитить от всех бед и несчастий, и, хотя индикатор угрозы отнюдь не требовал этого, не убирал палец со спуска бластера. Наивный чудак, меряющий опасность земной меркой... Энн замерла, не в силах пошевелиться, когда первое же живое существо, встретившееся им, оказалось диковинно одетым, моложе самого себя лет на десять, сильно похудевшим и отчего-то синеволосым Грусткиным. На груди его на цепочке болтался металлический прямоугольник. Он шел им навстречу, размахивая, как обычно, руками, а его прыгающую походку спутать с чьей-либо было невозможно. Настолько невероятно было увидеть его здесь, среди многоэтажных ядовито-оранжевых деревьев, за которыми скрывались какие-то низкорослые постройки, что Энн, изо всех сил сжав руку Рольсена, в то же время совершенно естественным голосом, очень светски, будто все они прогуливались в Луна-парке среди безобидных аттракционов, сказала:

- Кажется, мы где-то встречались. Но, простите, запамятовала ваше имя.

Незнакомец остановился и посмотрел на них без особого интереса. Он откинул со лба свои волосы-водоросли, и, к огромному своему облегчению, они увидели, что им просто померещилось - это был совсем еще мальчишка лет шестнадцати-семнадцати с неоформившейся фигурой и чертами лица, которые могли стать в будущем какими угодно.

- Грусткин, - сказал он. - Мое имя - Грусткин. Генерация пять.

И зашагал прочь.

... Они не раз вспоминали этот свой первый день на Капкане, и Рольсена всегда поражало, насколько спокойно восприняли они оба чистый, без акцента выговор Грусткина, как мало, в сущности, удивил их сам факт встречи с обычным человеком, а не с какой-нибудь космической несуразностью, и лишь непонятные тогда слова о пятой генерации показались чем-то, требующим объяснения.