Жизнь невозможно повернуть назад - Карл Левитин

- Кажется, мы где-то встречались. Но, простите, запамятовала ваше имя.

Незнакомец остановился и посмотрел на них без особого интереса. Он откинул со лба свои волосы-водоросли, и, к огромному своему облегчению, они увидели, что им просто померещилось - это был совсем еще мальчишка лет шестнадцати-семнадцати с неоформившейся фигурой и чертами лица, которые могли стать в будущем какими угодно.

- Грусткин, - сказал он. - Мое имя - Грусткин. Генерация пять.

И зашагал прочь.

... Они не раз вспоминали этот свой первый день на Капкане, и Рольсена всегда поражало, насколько спокойно восприняли они оба чистый, без акцента выговор Грусткина, как мало, в сущности, удивил их сам факт встречи с обычным человеком, а не с какой-нибудь космической несуразностью, и лишь непонятные тогда слова о пятой генерации показались чем-то, требующим объяснения.

Энн, храбрая девочка, держалась молодцом - и тогда, и позже. Она, правда, настояла, чтобы они вернулись на корабль, когда, войдя в город, они увидели группу людей, что-то делающих у серебристого куполообразного здания, каких на Земле давно уже не строили. Но наутро она первая собралась в путь и первой вступила в разговор с людьми на площади.

... Рольсен смотрел, лежа в кровати, как Энн выскользнула из-под простыни, набросила на себя халатик и исчезла в ванной, как появилась вновь, поправляя на груди свой неизменный медальон, напевая и раскладывая по местам разбросанные вещи, как, ступая легко и пружинисто, она двигалась по комнате, напоив цветы и смахнув по дороге пыль, - он смотрел на все это, такое привычное, спокойное и родное, и ощущение страшной необратимости происшедшего, чудовищной несправедливости физически душило его, не давало распрямиться, встать, начать новый день - еще один шаг в никуда.

Но тут дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату влетел Тит долговязый, дурашливый, угловатый и все-таки чем-то неуловимо похожий на мать. Обруч, сдавивший Рольсену грудь, треснул, отлетел в сторону, и он легко, одним движением увернулся от прыгнувшего к нему на кровать сына, обхватил его руками, и между ними началась обычная утренняя борьба-зарядка.

Энн несколько мгновений смотрела на них и, успокоенная, отправилась на кухню готовить праздничный завтрак.

ЭНН МОРАН

... Самое трудное наступило, когда Титу стало года три. Только что казалось: главное - чем накормить, как искупать, не заболел ли... Впрочем, болезней тут не бывает, но это потом уже поняли, а тогда жили в постоянном страхе, ведь ни врача, ни лекарств, ни путного информатория, ни соседей, с кем посоветоваться - ничего, но вот, слава Эйнштейну, подрос, вроде здоровенький, умненький, к пище здешней привык, климат идеальный, можно вроде бы на какое-то время вздохнуть, заняться хоть немного Бобом, которого Энн, надо сказать, совсем забросила, и тут вдруг Тит приходит домой с улицы и спокойно так, по-деловому, говорит, что скоро ему пора в трансформаторий и пусть его любимую собаку Джули отдадут соседской девчонке, которой еще после него жить целый год; да, он так и сказал и стоял с этим своим бейненсонитовым сокровищем, которое Боб смастерил, разорив одно из корабельных кресел, и смотрел на Энн доверчиво и без всякого страха, и она тогда в первый раз за все время, что они жили на Капкане, заплакала: как объяснить ему, как растолковать, чтобы он понял, что все его дружки и подружки с каждым днем будут становиться все меньше, все беспомощнее и глупее, и только он один станет взрослеть, расти, набираться сил и опыта, как вместить в эту милую детскую головку то, что не умещается в их с Бобом сознании? Обмануть, успокоить, приласкать - глядишь, обойдется? Но ведь не обойдется же... просить совета или помощи у Боба она не могла - он и так весь почернел, издергался, с утра до полуночи пропадая в корабле, пытаясь что-то вычислить, сконструировать, найти какой-то выход. И Энн стала рассказывать сыну правду, которая звучала, как недобрая сказка: в некотором царстве, в некотором государстве, говорила она, далеко отсюда, на планете по имени Земля, давным-давно жили умные и смелые люди, они построили огромный корабль, во много раз больший, чем тот, где теперь работает наш папа, и полетели так далеко, что сигнал от них шел бы домой долгие годы. Поэтому они и не пытались его посылать, но так случилось, что они пролетали мимо звезды, которая притягивает к себе все, что окажется рядом, если только оно летит медленнее субсвета... Ну да, поэтому кораблю пришлось сесть на одну из планет, которая вращалась вокруг этой звезды и походила на их родную Землю: там были и воздух, и вода, и растения. Одно только там было плохо - оказалось, что на этой планете у людей не могут рождаться дети...

Энн дошла до этого места и остановилась, потому что даже земному ребенку не так-то просто объяснить тайну человеческого появления на свет, а Титу, капканцу, единственному родившемуся здесь ребенку, и вовсе невозможно было сказать ничего разумного. Как ни мал он был, а все-таки дважды уже видел, как приводили Возвращающихся с нетерпением ожидавшие их капканцы, как считали они дни до того момента, когда надо будет идти в трансформаторий, и с утра стояли у его желтых дверей выдачи... Тит смотрел на нее широко раскрытыми глазами, как все дети, которым рассказывают сказку, и Энн поняла вдруг, что он не станет задавать ей никаких вопросов, а будет просто слушать эту страшную правду, веря и не веря в нее, готовый принять самые невероятные условности, лишь бы все получалось интересно и понятно... Так вот, сказала она, видя, что Тит нетерпеливо заглядывает ей в глаза, так вот, эти люди стали думать и гадать, что же им делать: вернуться на Землю они не могли, ждать помощи в ближайшие годы тоже не приходилось, а у них был такой закон - не они его придумали, это была мудрость всех людей на Земле, - что в любых трудных случаях, если нет надежды вернуться домой самим, надо сделать так, чтобы после них остались другие люди, их потомки, которые либо дождутся землян, либо придумают, как выбраться из беды... И тогда они придумали вот что: если у них не может быть детей, то приходится самим молодеть и молодеть, а потом, когда станут совсем маленькими, им надо очень быстро состариться, чтобы дальше снова молодеть. И они так и сделали. И теперь на их планете живут одни и те же люди - в девяносто лет они появляются на свет, а потом все молодеют и молодеют, пока и их вновь не отнесут в трансформаторий, там они полежат годик и возвращаются вновь, и так они живут уже пятьсот лет - пять поколений, пять генераций... Вот такое дело, сказала Энн, думая, что теперь-то Тит хоть что-нибудь поймет, но он сидел насупившись, потому что волшебная история, так хорошо начавшись, превратилась под конец в самую что ни на есть заурядную, ведь он каждый день видел вокруг себя эту неинтересную, совсем обычную жизнь... Великий Космос, подумала Энн, в этом ненормальном мире даже сказки шиворот-навыворот, ребенку надо попросту рассказывать о Земле, все как есть, точнее, как было, и он станет слушать, раскрыв рот, и требовать продолжения. По капканским меркам, Энн была неповинна в том, что случилось, потому что нет и не может быть событий, не предопределенных заранее - на этой аксиоме держится заведенный на Капкане порядок: в известный день и час человек является в мир и покидает его, чтобы бесконечно повторять этот цикл. Долгий внешний путь его проходит под присмотром климатизаторов, а краткий внутренний - в чреве трансформатория. Любые случайности, таким образом, исключены, а поскольку все обитатели планеты участвуют в этом раз и навсегда заведенном круговороте, их встречи и расставания запрограммированы самими жизненными циклами, и всякий наперед знает, что и когда с ним произойдет. И в этом смысле судьба Тита предопределена заранее с той же точностью, с какой работает аппаратура поддержания искусственного климата, давления, температуры, влажности и других жизненно важных величин.