Пробуждение - Алексей Курятников

– Я вам скажу свое окончательное «может быть», – за Максима ответил Шурик и многозначительно сложил руки на пивном животике, явно намекая на то, что любовная эпопея только еще начинается.

Шурик обвел взглядом кухню, где, как гильзы снарядов, батареей стояли пустые бутылки из-под «Абсолюта».

– Да, богатые скучают дороже… Так что там с Ариной?

– Ну что вы как бабы? – так и не дав сказать Максиму, оборвал тему Дима. – Будете теперь мусолить из пустого в порожнее?

– Когда я захочу услышать ваше мнение, я вам его сообщу, – продолжал скалиться Стас. – Давайте заслушаем докладчика.

– Просто мы очень разные, – нехотя объяснился Максим. – И прежде всего я. Я не такой… то есть не соответствую ей. Одним словом, парни, не мучайте меня. Не хочу говорить об этом. Давайте я лучше за пивом схожу, а то третьи сутки из этой берлоги не выходил на свежий воздух.

Когда Смыслов вышел из прокуренной квартиры, Шурик со Стасом испытывающе посмотрели на Диму.

– Что вы от меня хотите? Захотел бы, то сам бы вам все рассказал.

– Каков нахал! – издевательским тоном продолжал давить Шурик. – Мы же беспокоимся тоже!

– Короче, – сдался Дима, – я так толком и не понял. Сны ему какие-то снятся странные, какие-то рунические символы2. Как будто он жил раньше в Казани и был в прежней жизни волхвом. Бред какой-то. Просто парню тяжело дается учеба в универе.

– Я, если честно, и не знаю, что такое рунические символы, – озадаченно почесал затылок Шурик. – И что он с этим делает? – серьезно спросил Стас.

Дмитрий посмотрел на Стаса и несколько удивился отсутствию скепсиса в его глазах, который он ожидал увидеть. Лишь только у Шурика губы иронично согнулись в уголках.

– В Казань собирается ехать по родным, так сказать, местам. Ты что паришься, Стас, да мало ли кому что приснится? Переутомился просто парень.

Стас как-то грустно посмотрел на друга. В это время хлопнула входная дверь, и на кухне появился несколько посвежевший гонец с двумя баклажками свежего пива.

– Ну, старик, рассказывай: ты один собираешься ехать в Казань или к тебе можно присоединиться? – осторожно поинтересовался Стас.

Максим укоризненно посмотрел на Диму.

– Один. И давайте закруглим эту тему.

ГЛАВА 4

ТАЙНОЕ

Максим стоял на перроне Казанского железнодорожного вокзала, нервно покуривал и ожидал отправления поезда в Казань. Что я скажу Елене Михайловне? Даше? Впрочем, этот вопрос уже стоял перед ним однажды, и он решил его, воспользовавшись хитростью. Вообще, у Максима Смыслова была замечательная черта: он считал, что нерешаемых задач не бывает. Бывает недостаток времени, знаний и упорства, но почти любую задачу можно осилить, подключив эти три составляющих.

«Война план покажет», – подумал Макс, смачно запустив окурок в урну метров с трех.

– Трехочковый, – выдал уже вслух завершающий перл Максим и взошел на подножку вагона.

Дорога до Казани прошла без приключений, и вот Максим уже сидел на скамеечке в знакомом дворике, наслаждаясь сентябрьским теплым вечером. Полная луна, в помощь тусклому фонарю, освещала двор. Воздух наполнялся ароматом акаций и липы, и Максиму жуть как не хотелось сделать еще шаг – позвонить в квартиру Елены Михайловны. Он вспомнил колкие глаза хозяйки, выражающие холодность и недоверие.

Туг к подъезду подошел парень лет восемнадцати, щеголевато прикинутый по последней моде, потоптался у подъезда, внимательно что-то ища на асфальте, и запустил мелкий камушек в светящееся окно второго этажа Из окна появилась Даша, только уже выросшая, и произнесла незнакомым Максиму грудным голосом:

– Окно разобьешь! Сейчас выйду!

– Ага! – подумал Макс, – ситуация может решиться сама.

Из подъезда вышла высокая, оформившаяся девушка, и лишь по знакомым чертам лица в ней можно было узнать ту маленькую пичугу, свиристевшую на кухне этой квартиры еще шесть лет назад.

– Лешка, балбес, ты когда-нибудь стекло мне разобьешь! – укоризной воспылала юная красавица. – Вот мать тебе всыпет!

Щеголеватый Лешка, молча обняв, закутал Дашу в свой модный адидасовский костюм.

«Детский сад, – подумал Макс. – Что за манера общения?».

– Даша? – уже вслух произнес он. – А мама Ваша дома?

У Даши вопросительно вверх поползли брови, а Лешка насупленно развернул чело в сторону потенциального противника.

– Вы меня, видимо, не помните, Даша. Я шесть лет назад разбил Вам мячом стекло, а потом вставил, и Вы меня угощали конфетами и вареньем.

– И что приперся? – процедил Лешка. – Варенье, что ли, закончилось? Взгляд Лешки выражал древнюю озлобленность неандертальца.

– Молодой человек, Вы не кипятитесь. Мне, собственно, Елена Михайловна нужна.

– Максим, кажется? – в радушной улыбке расплылась Даша. – Вы изменились, возмужали – я бы вас не узнала.

– Я бы вас тоже, – искренне заметил Максим. Даша замялась и после некоторой паузы произнесла:

– Я даже не знаю, Максим. Мама почему-то сильно нервничала после вашего визита. Хотя это было давно, но в памяти сохранилось хорошо.

– Именно поэтому я здесь, – открыл карты Макс. – Нам есть о чем поговорить с вашей мамой.

– Пройдемте, – неестественно замедленно протянула руку Даша, что выдавало ее замешательство и некоторую заинтригованность сказанным.

– Леша, давай завтра увидимся, – скорее, приказным, чем извиняющимся тоном сказала Даша, и ее друг сердечный молча и несколько обиженно удалился в темноту ночи.

– Максим. Если ты помнишь? – представила гостя прямо с порога Даша.

Елена Михайловна несколько натянуто и чуточку очумело улыбнулась и нервно поправила яркий платок на плечах. За эти годы Елена Михайловна, на взгляд Максима, ничуть не изменилась, и уж ее-то он бы узнал спокойно, в отличие от Даши.

– Проходите, – коротко отчеканила Елена Михайловна, ведя гостя на кухню.

На кухне было все так же уютно и неизменно, в смысле обстановки. Время было не властно над этой квартирой, сохраняющей предписанный дедом стиль.

– Чем могу служить, молодой человек? – произнесла хозяйка, нервно подергивая концы платка.

«Странно. Почему она нервничает? – медленно подходя к окну подумал Максим. – Может, ей что-то известно, но она старается не выдавать себя?».

Максим обозревал из окна знакомый двор. Было ощущение, что он приехал в отчий дом, что с этим домом его связывают года или десятки лет. А он здесь был второй раз.

– Это стекло и раньше ребятишки разбивали, – гипнотически медленно произнес Максим. – В начале шестидесятых рыжий долговязый пацан так врезал, что мячик, пробив стекло, влетел прямо на газовую плиту, – Макс отвернулся от окна и внимательно посмотрел в глаза Елене Михайловне. Она стояла молча, только, как показалось Максу, дышать стала чуть глубже и прерывистей.

– А в буфете один замочек не менянный, потому что один из трех стащили на рынке из сумки у вашего деда.

Елена Михайловна стояла в оцепенении и, казалось, была готова к нечто такому, что произнес Максим, но, простояв еще немного, рухнула без чувств.

– Максим, неприятности всегда происходят в нашем доме одновременно с вашим появлением. У меня уже появляется логическая связь Максим – неприятности, – подавая флакон с нашатырем, как прежде, щебетала Даша, только уже грудным, сформировавшимся женским голосом.

Воздух наполнился резким запахом нашатыря. Елена Михайловна медленно открыла глаза и несколько минут молча, не моргая, смотрела в беленый потолок Бледное лицо выражало спокойствие и сосредоточенность.

– Не велите казнить, велите миловать, – протараторил Максим. – Я не ожидал такой реакции… Я не хотел…

– Успокойтесь, Максим, – простонала Елена Михайловна. – Произошло то, что должно было произойти. Правда, я в это никогда не верила и считала деда несколько чудаковатым. Хотя он был мудрым человеком, и все в семье всегда держалось на нем. Дед был, как бы сказать?.. – видно было, что Елена Михайловна еще не пришла в себя и ей тяжело подбирать слова. – Не от мира сего… Он был человеком набожным, но никогда не ходил в церковь, потому что был старовером. То есть подвижником веры, бытовавшей на Руси до крещения, христианизации. Он всегда говорил, что старая вера вела наших предков многие тысячелетия и крепок был дух людей, и государство могущественно, и, чтобы выжечь старую веру из сердец людских, понадобилось семьсот лет насилия и карательных экспедиций. Он читал древние книги, написанные древнеславянским языком. Когда я, будучи совсем маленькой девочкой, взяла карандаш, намереваясь нарисовать в книге цветочек, дед пришел в неописуемую ярость. Я его никогда таким не видела. Он сказал, что все современные книги несут людям одну ложь. И всем миром правит только ложь. А в этих книгах свет для людей и заветы предков, но эти знания сейчас не примут. Еще не время. Но надо сохранить эти святые знания, потому что они бесценны. И за эти книги враги человечества не пожалеют ни наши жизни, ни тысячи жизней других людей. Но больше он никогда не касался этой темы. Лишь перед смертью, чувствуя свою скорую кончину, он всячески напутствовал меня. Он сказал, что книги необходимо надежно спрятать и никому никогда о них не говорить, и, что показалось мне совершенно диким, дед постоянно со страшными от волнения глазами повторял, что когда-то в нашем доме появится молодой человек и будет вести себя как свой, узнавать вещи и обстановку. Дед просил не гнать его, потому что это будет он сам. Велел довериться ему и открыть все свои книги и тайны. Я приняла это за предсмертную агонию, бред умирающего человека. Хотя знала, что дед обладал огромной силой предвидения. Людей он видел насквозь, словно рентгеновский аппарат. Говорил, с кем можно иметь дело, а кого сторониться, какие политические события будут происходить и какая ожидается погода в текущем году. Еще – что вызывало у меня благоговение и трепет перед ним – он каким-то непостижимым образом мог влиять на события. Никогда не афишируя свои неординарные способности, он просто спрашивал, какие проблемы случались в семье, и говорил, что ситуация исправится к такому-то числу. И все работало как часы. О его способностях знали многие и обращались к нему за помощью, только принимал он людей крайне редко, лишь только в тяжелых случаях. Один раз во дворе ребята сказали, что мой дед – колдун. Я страшно обиделась, прибежала домой вся в слезах и рассказала деду. Он улыбнулся, ласково гладя меня по голове. Нет, говорит, внучка, я не колдун. Я русский волхв. Но им об этом знать не надо. Не поймут, а только больше дразнить будут.