Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
День 29 октября (11 ноября) мы провели в Царском Селе, пытаясь закрепить достигнутый успех и ожидая обещанных Керенским подкреплений, но они так и не прибыли – этому помешали действия железнодорожных рабочих и других пробольшевистски настроенных групп. Все подкрепления состояли из двух полевых орудий Запасной батареи гвардейской конной артиллерии, которые привел из Павловска мой прежний командир полковник граф Ребиндер, и неполной запасной сотни Сводного гвардейского казачьего полка, тоже из Павловска. «Сотню» составляли один офицер и около сорока молодых уральских и сибирских казаков.
30 октября (12 ноября) генерал Краснов скомандовал наступление на Петроград. На первый взгляд такое решение может показаться чистым безумием, так как столичный гарнизон насчитывал 200 000 резервистов. Однако их боевой дух был настолько низок, что в сражении они, скорее всего, оказались бы хуже чем бесполезны; пример этого уже показали 16 000 резервистов Царского Села. Численность добровольных отрядов Красной гвардии из рабочих и матросов была неизвестна, а их боеспособность еще ни разу не была испытана в деле. Единственным способом прояснить ситуацию было пойти и попробовать. В этом отношении генерал Краснов совершенно прав, когда описывает это первое сражение Гражданской войны в России как проведенную им «разведку боем» (см. перевод документа, фото 26).
Существовало несколько благоприятных факторов, которые побуждали его сделать эту попытку. Он мог полностью положиться на своих людей, в особенности на 10-й Донской казачий полк, которым он командовал и который учил в течение примерно года перед началом Первой мировой войны 1914 г. Казаки тоже доверяли ему – в начале войны он получил офицерский Георгиевский крест (фото 31) за то, что лично провел спешенный полк через проволочные заграждения и захватил окопы австро-венгерской пехоты.
Многие части в Петрограде, напротив, колебались – например, расквартированные там 1, 4 и 14-й Донские казачьи полки. Энергичные действия вполне могли привлечь их обратно на сторону правительства Керенского.
Однако тот единственный день 29 октября (11 ноября), на который Краснов задержался в Царском Селе в ожидании подкреплений, оказался для него роковым. Генерал Краснов не знал, что в этот день юнкера Владимирского пехотного училища и несколько небольших воинских частей захватили в Петрограде кое-какие ключевые пункты, но что к вечеру отряды Красной гвардии разгромили их. Не исключено, что все обернулось бы иначе, если бы генерал Краснов начал наступление на Петроград 29-го, а не 30 октября – а так большевистское командование смогло встретить его в поле, не опасаясь за свой тыл в Петрограде. Вокруг Пулковских высот (милях в трех к северу от Царского Села) были сосредоточены лучшие добровольческие красногвардейские части.
В Пулкове на вершине холма располагалась знаменитая на весь мир астрономическая обсерватория того же названия. Ее главное здание окружали различные вспомогательные строения и регулярные парки (см. карту Г).
Утром 30 октября (12 ноября) подошедшие казачьи патрули были встречены интенсивным винтовочным и пулеметным огнем от обсерватории и из близлежащих деревень. Генерал Краснов приказал нескольким казачьим эскадронам спешиться и начать медленное наступление на позиции красных. Сам генерал прошел пешком с несколькими штабными офицерами из деревни Александровка на северную окраину села Редкое Кузьмино, где они и оставались до конца операции. Я был с ними.
С нашей возвышенности было ясно видно, как большие группы красногвардейцев располагались возле южных склонов Пулковских высот к северу от нас; другие группы двигались по дороге Пулково – Гатчина на северо-запад и занимали позиции вдоль дороги. Темные куртки красногвардейцев четко выделялись на фоне светло-коричневой осенней травы. По курткам можно было понять, что большинство в отрядах составляли не солдаты-резервисты, а матросы и рабочие. Сразу стало ясно, что боевой дух этих частей достаточно высок – когда над головами рвалась шрапнель, они не разбегались, как сделало бы большинство революционных резервистов; их плотные группы только рассыпались в боевые цепи. Они вели непрерывный огонь, но стреляли чрезвычайно неточно – видимо, из-за недостатка практики. Никто из нашей группы не пострадал, хотя постоянно слышалось «фью-ю» пролетающих над головой пуль; иногда, когда пуля ударяла в землю или в другое препятствие, раздавалось чмокающее «зи-ип».
Обращаясь к ближайшим офицерам, генерал Краснов заметил, что огонь красных напоминает ему паническую стрельбу австрийцев, и припомнил несколько сражений, в которых казачьи части, которыми он командовал в данный момент, громили австрийцев. Генерал никогда не забывал сказать что-нибудь, что подняло бы боевой дух окружающих.
Расчеты двух пушек одной из казачьих батарей сняли орудия с передков за близлежащим домом и выкатили их на руках на позицию прямо перед нами. Оттуда они начали время от времени постреливать прямой наводкой по особенно многообещающим целям.
В целом артиллеристы соблюдали режим строгой экономии снарядов – так же как спешенные казаки экономили патроны. Наши ветераны умели оставаться почти невидимыми, и в этом им помогала форма серовато-коричневого цвета, которая идеально сливалась с окружающей местностью. Было непросто догадаться, что впереди нас перед наспех вырытыми неглубокими окопами красных и придорожными канавами, которые они использовали для этой же цели, расположились от трех до пяти сотен стрелков. Огромное неравенство сил не позволяло нам атаковать – перед нами расположилось, должно быть, не меньше двух-трех тысяч красногвардейцев. Поэтому наши люди остановились в нескольких сотнях ярдов от противника; на этом расстоянии меткая стрельба давала им решающее преимущество. Именно этим объясняется тот факт, что потери красных были гораздо значительнее наших.
Наша сторона стреляла очень скупо, а вот красные патронов не экономили. В результате над полем стоял страшный шум, и издалека, вероятно, бой казался гораздо страшнее, чем был на самом деле. Мама записала в тот вечер: «…Никогда не забуду этот день – это ужасное сражение, эту дикую канонаду с одиннадцати утра до семи вечера, и сознание того, что твой любимый сын находится там…»
Бедная мама не переставала винить себя в том, что не удержала меня каким-нибудь способом, хотя сама пишет, что я отказался ее слушать. Она даже винит себя в своем дневнике за то, что разбудила меня утром, – будильник находился у нее в комнате.
Если
