Портрет героя - Мюд Мечев

— В деревню поедем! Корок наберем — много! И увезем все… На деньги, что насобираем, картошки купим! — мечтательно говорит старший. — Семян купим, огород посадим — и будем жить! — Он улыбается.

Ходики на стене показывают без десяти десять.

— Идти надо, — говорит Большетелов.

Он встает, встают и дети, надевают свои зипуны, туго подпоясываются кушаками и один за другим по очереди подают руку, дяде Ване.

— Заходите, — прощается с ними дядя Ваня.

И они поднимаются по лестнице, а я остаюсь сидеть напротив него. «Хороший он!» — думаю я.

XI

— Дядя Ваня! А откуда ты знаешь Аркадия Аркадьевича и Никиту?

— Рядом жили.

— Рядом?!

— Почти что. Они на горочке, а мы внизу. Да-а… Было такое время… Он ведь богатый был! Богатый, а справедливый! Добрый — нет! — И дядя Ваня машет рукой. — Добрым не был, а справедливым был! Его ведь и солдаты не тронули в тот день, когда поубивали офицеров… Тебе, они сказали, делать тут нечего. Уходи, только смотри, чтобы другие не стукнули! Да… — продолжает дядя Ваня. — Чего только я не пересмотрел, сынок! Ужасть! А вот сестры его были добрые. Он улыбается и крутит головой. — Все еще до революции роздали… И лес, и деньги… Бывало, мужики оденутся во все старое и рваное, придут перед окнами, а те сидят на венских стульях, чай пьют. Выйдут, как увидят, так обе с лица спадут… А тем только и надо: трясут этими обносками да еще полы раздвинут — рвань показать: помогите, ваши благородства!

Так все и роздали! И дом свой на горе под больницу отдали, а сами во флигеле жили. Мы, говорят, как все раздадим, так в учительницы пойдем, с народом жить станем. Это — мечта наша! Ну не глупы ли?! — восклицает дядя Ваня. — Ну можно ли с нашим народом жить? Ну, правда, бывает, что и народ тоже справедливый… Как начались погромы-то, наши мужички и собрались: как да что? Будем грабить или нет? Не мы, дак другие! Ну и пошли к сестрам Аркадия Аркадьевича-то… Те сидят. Белые как бумага личики-то. Все уж прознали.

— Здравствуйте! — сами говорят первые.

А я вижу, уж их трясет. Жалко так стало… Ну, думаю, что будет? А мужики и говорят:

— Вы уж нас, барышни, простите! Время ведь такое… сами знаете… Нельзя вас не пограбить, все равно — другие придут, еще хуже будет! Но, как мы худого от вас не видели, то вас мы не тронем — живите, как жили. Вы уж сами скажите, чего вам не жалко… то мы и пожгем и пограбим… для порядка!

— А нам всего жалко! Нам и книжки нужны, и оранжерея, и музыка!

— Все верно, — отвечает им народ. — Вот и вы к нашей жизни теперь привыкать должны. За то, что имели много, — и страдаете!

Покачала старшая головой:

— Глупенькие, не дал вам бог разума, да и силу дал на минуту! Воля ваша теперь — делайте что хотите: ломайте, жгите. Но знайте, внуки ваши опять все сделают!

— Что их слушать?! — Фимка орет, Озеров. — Агитаторы царские!

— Глуп ты, Ефимушко, — те ему отвечают. — Вот вам ключи и книги расходные. Все теперь ваше.

— Давно бы так-то!

— А смертью нас не пугайте. Мы — дворянские сестры и этого часа обучены ждать еще с турецкой войны. А вы помните: не удержать вам богатства!

— Воля божья! — говорит народ. — Пожалте ключики, а книг нам не надо ваших, мы грамоте не обучены.

— Грамоте не обучены, а землей владеть хотите?

— Повесить их, дурочек, на качелях, как бабок Фоминых! Пусть повисят! — кричит Фимка.

Народ тут замолчал, а мне страшно стало.

Стоит народ, молчит, друг на друга смотрим. Сестры — белые, как платочки. А наш-то церковный служитель прибежал босой, а одном подряснике, на белье одетом, крест в руках. Встал в середине и тех сестер и нас крестом осеняет… Молча так, а самого трясет.

— Разойдитесь, — говорит народу, как замог говорить. — Не грешите! Грех ведь убивать да грабить!

— А когда они нас грабили, — кричит Фимка, — ты за нас заступался, сволочь?!

— Я не сволочь, — говорит ему отец Геннадий, — а служитель божий! Все люди друг перед другом виноваты, и если мы за это убивать будем друг друга, то море крови будет. И правды все равно не сыщете!

— Надоело нам! — кричат парни. — Вроде грабить вели, а теперь что? Обман один! Все сволочи!

А я вижу… двое этих… что все в деревню ездили, в черных куртках… партия такая была… Ананисты? Тьфу! Атеисты! Нет! Ну, как их?

— Анархисты, дядя Ваня?

— Вот! Анархисты! Они сзади встали. И пролетка городская ихняя с кучером мордастым стоит у лавки. А они смотрят из своих пенснов тихонько так и улыбаются. Довольные! Батюшка как увидел их, так и взвился.

— Душегубов слушаете! — кричит. — Совратителей, на крови наживающихся! Дьявольское слушаете! Разорителей России! Предателей! Шпионов германских!

— Не надо бы ему это кричать, — замечает дядя Ваня, — по-другому надо бы, может, и лучше было бы… Только народ зашумел, а ребята наши, что орали больше всех, видим, идут к этим… в черных кожанках-то. А те только ухмыляются и шеп-шеп — что-то шепчут.

— Верно! — кричат ребята, как пошептались. — Черт с ними! И до них доберемся! Сначала — кабак! Вот он где — кровопивец!

Народ глядит вниз-то, с горы видно: кабатчик — а он все эти дни тройку наготове держал — сажает в тройку-то жену и детей! А народ уж бежит — кто камни берет, кто палки, и все с горы — к кабаку! А кабатчик нахлестывает! Только пыль поднялась по дороге! Так и смылся и семью увез.

Ну, народ ворвался в кабак. Стекла звенят, орут, почти весь народ сбежал от господского дома. И ведра с вином уж выносят.

Ну, думаю, теперь — все!

Тут попадья бежит с шубой, надела на батюшку, а он на сестриц смотрит и говорит:

— Вам ведь, барышни, уезжать надо немедленно! Сожгут теперь, как перепьются!

— Куда же, батюшка?

— Лучше в город.

А попадья плачет и ручки у барышень целует. А те сидят, как каменные, а ключи и книги на столе лежат.

А те-то двое посмотрели-посмотрели и тихонечко пошли себе с горы и кучеру знак сделали. Сели и поехали прочь… А батюшка смотрит им вслед и шепчет, мне слышно:

— Проклял вас бог, и люди проклянут! Нет добра совратителям душ человеческих! Большие муки за то примете, иуды искариотские! — И плюнул им вслед.

Да… Крутой старик был… Его в восемнадцатом году матрос из маузера убил…

А те старики, что остались, подошли к крыльцу и говорят:

— Вы, матушки-барышни, простите!

— Что ж нам вас прощать? Бог простит!

— А скажите, отчего сказали вы, что не удержит народ землю-то?

— А дураку, — отвечают барышни, — богатство не в пользу! Он и не удержит его. Все, что возьмете, — погибнет, и заново делать будете, да только хуже… А землю, что получите, от лености запустите… И опять будете водку пить и начальство ругать. Прощайте! — говорят барышни.

— И вы тоже!

И старики пошли туда… вниз.

А барышням батюшка говорит:

— Собирайтесь, не теряйте времени! У вас — час, не более! Сейчас народ напьется, остервенеет, и ни вас, ни усадьбы уж никто не спасет. Прошу как наставник ваш, велите закладывать! И прощайте и — бог с вами!

— Спасибо, батюшка, — говорят. — Вот… возьмите ключи и книги…

— На что мне?

— Дверей жалко… чтобы замков не ломали.

— Эх, милые! — говорит батюшка. — Теперь не замков жалеть надо — Россию!

И дядя Ваня умолкает.

— Ну а потом? — прерываю я молчание. — Что потом стало с усадьбой?

— Как у всех, так и у нас.

— Как?

— А сожгли, конечно, и все разграбили… Потом уж, когда колхоз стал, жалели… Хоть бы свинарник там устроили, а то — так все сгорело… Без пользы… Правда, душу потешили и буржуйское ликвидировали!

— А Аркадий Аркадьевич где же был?

— На войне с германцами! Где ж ему быть?!

И я больше ничего не спрашиваю. Мы молча сидим в тишине, и только слышно гудение печей.

XII

— Где ты был? — мамин тон не предвещает ничего хорошего.

— В школе.

— Что ты там делал так поздно? — сухо и не отводя от меня взгляда, продолжает мама.

— Потом я сидел в котельной.

— С кем?

— С дядей Ваней.

— Почему ты не пришел домой сразу?

— Не знаю… Я устал.

И я чувствую, что у меня жар, а значит, ругать меня не будут. Но я ошибаюсь.

— Мне не нравятся твои знакомства! Генералы царской армии, старухи рождения пятидесятых годов, сыновья дворников… и к тому же — нищие… Не нравится и твое хождение в церковь! Откуда у тебя все это?! Весь этот твой мир?! Где ты откопал его? И зачем?!

— Я сам не знаю, мама, — я стараюсь отвечать как можно спокойнее, — почему у меня получается именно так. Но это совсем неплохие люди. А в церк…

— Чтобы ты больше не бывал в церкви! — резко обрывает она. — Чтобы ты больше не встречался с нищими!