Конкистадор - Дмитрий Володихин

Маньяк или гений?

Пусть Господь рассудит. Для нее Саша – прежде всего сын, первенец, странный, но родной и любимый человек.

Младшенькая то и дело подкатывала к Кате с сумасшедшими планами освобождения. Катя и сама была не промах, юность ее прошла отнюдь не в инкубаторе. Здравого смысла и опыта госпожи Сомовой оказалось достаточно, чтобы с треском провалить одиннадцать дочерних прожектов. Оригнальные, радикальные, задуманные с огоньком, все они оставались недостаточно безумными. Катя хорошо знала дочь: присутствие старшего брата подобно сильному магниту влияло на ее внутреннюю сущность, можно сказать, искривляло ее; но возраст все поправит. Когда-нибудь у нынешней егозы будет очень спокойный и уравновешенный характер. Оставит она за бортом и упрямство, и язвительность… Наверное.

Впрочем, упрямство у них фамильное. По обеим линиям. Можно сказать, визитная карточка.

На седьмой или восьмой день плена Сомова-старшая окончательно убедилась: они вдвоем с дочерью не в состоянии разработать какой-нибудь технологический или силовой план побега.

С отчаяния она даже начала размышлять о соблазнении капитана Каминского. Сначала идея показалась ей не столь уж отвратительной. Катя представляла себя на месте леди Винтер, коварно совратившей своего тюремщика. Или какой-нибудь, прости Господи, Клеопатры, сумевшей на время подчинить себе волю самого Цезаря.

Мысль об использовании Каминского растревожила ее.

Катя занялась продумыванием конкретных ходов. Она уверена была в том, что блестящую идею, если это, разумеется, по-настоящему блестящая идея, всегда можно реализовать. Надо только прочувствовать общую ситуацию и распознать уязвимые места неприятеля.

Ведь он здесь тоже не первый день. И на женщин у него времени нет.

У любого мужчины можно пробудить желание. Была бы воля к действию.

Придумать предлог для беседы…

Кое-какие детали изменить в одежде…

Быть раскованной внешне и сконцентрированной внутри…

Улыбаться вот так…

Мужчины подобного типа любят разговоры о службе…

– …Мама, как ты думаешь, я выгляжу на шестнадцать или нет?

Катя вмиг отрезвела. Н-да. До чего ж заразительны кретинские мысли!

Первым делом она отвесила дочери пощечину.

– Даже не думай, паршивка!

Потом, когда Варенька застыла, и по щеке ее поползла слеза, Сомова старшая порывисто обняла дочь.

– Ну что, что ты Варенька. Не надо. Даже думать о таких вещах не надо.

Дочь молчала. Как будто окаменела.

– Прости меня, Варя. Пожалуйста, прости…

Тут Варенька закричала:

– Да я бы сбежала с Сашкой! Да я бы запросто сбежала!

– Да-да-да. Сбежала бы, дочка. Да-да. Сбежала бы. Конечно… Прости меня…

Варенька уперлась ей в живот ладонями, оттолкнулась и освободилась от объятий. «Не такая уж и слабосильная», – машинально отметила Сомова-старшая.

– Ты не понимаешь, мама! И Сашка, дурак, тоже…

«И впрямь чего-то я не понимаю… – подумала Катя – И это „что-то“ может оказаться важным». Но как об этом спросить, она, убей бог, не знала. Впрочем, Варенька не дала ей растеряться на полную катушку. Она с обидой в голосе выпалила матери свой секрет:

– Да знала я: ждут нас в шлюпочном ангаре. Не один Сашка у нас умник! Последнее дурачье будут, если не ждут… Мне тебя жалко стало, я тебя бросать не захотела… – тут она громко всхлипнула, – …одну…

Катя не сразу поняла смысл этих слов. А когда поняла, остолбенела. Теперь дочь обнимала ее, безгласную и неподвижную.

– Мамочка, ты не подумай! Мамочка, мне ничего не надо для себя! Мамочка, да что за глупости! Мамочка, я просто тебя хотела отсюда вытащить… любой ценой… Мамочка! Мамочка, ты слышишь меня?

У Кати в голове кукарекал, гагакал и блекотал по-индюшачьи шумный птичий двор. Она, кажется, начисто утратила способность мыслить трезво… Да она даже представить себе не могла… Наконец Сомовой-старшей удалось заставить руку подняться и погладить дочь по волосам. Один Бог ведает, какого усилия ей это стоило.

– У нас все будет хорошо, Варя. У нас все будет просто отлично…

Всю жизнь можно прожить рядом с близким человеком, но так и не узнать, на какие подвиги, на какие жертвы он готов ради тебя.

Чуть только они с Варенькой привели в порядок растрепанные чувства, Катя вернулась мыслями к авантюрному варианту побега, раньше казавшемуся ей столь соблазнительным. Раньше, покуда оный план не высказала ее собственная дочь… Вернулась и пришла в ужас. В жизни было ей даровано великое богатство семейного счастья; и дар бесценный чуть не превратился в простую игральную фишку. Да-да, в фишку на кону, где разыгрывалась всего-то навсего иллюзия удачного побега… О чем она думала? Клеопатра! Миледи доморощенная! При Вареньке! Вовсю! С этим…! И как потом Вите в глаза смотреть!

Сомова-старшая возблагодарила Бога, что Он вовремя одернул ее, и не допустил всей этой бредовой фанаберии осуществиться в реальности. В тот день Катя засыпала с мыслью: «А ведь я себя считала умной женщиной»…

Тень вчерашней дурости продолжала терзать ее и на следующие сутки. Некстати, очень некстати зашел капитан Каминский. Варенька сопровождала его столь зверским взглядом, что Кате на миг показалось, будто оабовец здесь отнюдь не тюремщик, а несчастный заключенный, и близится час пыток… Каминский упорно избегал смотреть Кате в глаза.

– Простите, Екатерина Ивановна, за беспокойство, к сожалению я вынужден потревожить…

– Оставь, капитан. Ты же тут хозяин.

– Мне не хотелось бы…

– Зачем пришел?

Больше он расшаркиваться не собирался. Как видно, лимит этикетных расшаркиваний исчерпался.

– Екатерина Ивановна, мы до сих пор не нашли вашего сына.

И тут капитан все-таки глянул на нее прямо, нашел глазами ее глаза.

Ладно, в точку. Она до смерти боялась за Сашу. Уже много дней сын не давал о себе знать – со времен «водяного инцидента». Ей было больно. Боль и прежде сочилась по капельке, но сейчас ее количество утроилось в одну секунду.

И все-таки Катя нашла в себе силы рассмеяться в холеную рожу Каминского.

– Я и была уверена, что не найдешь. Сашенька вообще мастер играть в прятки.

– Госпожа Сомова, вы знаете, где он. У меня нет на этот счет ни малейших сомнений.

«Как картежник какой-то. Я мол знаю, каков прикуп. Ну-ну. Кто нынче банкует?».

– Если б я и знала, какой мне резон помогать тебе, капитан?

– Он один, госпожа Сомова. Молодой человек с небогатым жизненным опытом в экстремальных обстоятельствах… Судя по его досье – способен отколоть любой фокус. А за фокусы ему потом придется отвечать. Не безопаснее ли ему будет здесь, рядом с вами? В конце концов, бегство Александра Викторовича бессмысленно. Ни вам, ни ему, ни господину Сомову-старшему оно не принесло ни малейшего облегчения. Только у меня появилась лишняя головная боль… Помогите мне. Пожалуйста. Помогая мне, вы поможете и вашему сыну, и самой себе.

По правде говоря, Каминский был прав. Саша уже умел ставить на уши ближних и дальних, но еще не научился думать, каково будет потом расхлебывать круто заваренную кашу… И, наверное, она могла бы сейчас как следует задуматься и помочь оабовцу. Все-таки дите-то родное, и какими бы ни были его умственные способности, а характер сына, его слабости и склонности Катя знала как «Отче наш».

– Нет, капитан.

Во-первых, ей было противно помогать загонщикам Саши. Прежде всего, противно. А уж потом все остальное… Впрочем, и остальное весило немало. Пусть парень ошибется, пусть он нос себе в кровь разобьет, пусть даже руку сломает при падении… Но сам. Это его жизнь. Не дать ему совершить собственные ошибки – значит не дать жить. Пусть поступает, как хочет.

И еще не известно, кстати, кто тут ошибается…

– Возможно, сегодня вы не готовы к этому разговору, Екатерина Ивановна. Подумайте до завтра. И я завтра…

– Нет, капитан! – перебила она оабовца.

Катя краем глаза уловила, как Варенька аплодирует ей. Совершенно беззвучно и с особенной манерной улыбкой «для мерзавцев». Нет. Разумеется, нет. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, никогда! Витя сказал бы: «Не следует откладывать на завтра то, что вообще не нужно делать».

– И все-таки, госпожа Сомова, я позволю себе…

Катю в один миг накрыло приступом бешенства.

– Мне до сих пор казалось, что некоторые вещи не нуждаются в комментариях. НЕТ, КАПИТАН! И скажи, доблестный офицер, тебе самому-то не противно сторожить девку и бабу? А? Давай, скажи! И часто тебя ставят на такую работу?

Вышло грубо, но она и хотела – грубо. В самый раз.

– Таков мой служебный долг, Екатерина Ивановна.

– Ты ведь знаешь, капитан, ни на девке, ни на бабе государственных грехов нет в помине. Знаешь?

Каминский замешкался с ответом. Не обо всем, как видно, оабовец имел право разговаривать с арестованными.

– Знаешь!

– В общих чертах. У меня нет полной информации по вашему делу. И мой долг обязывает меня повиноваться приказам. Знаете ли, госпожа Сомова, вас и вашу дочь я вижу впервые. Присяга, которую я когда-то дал своей стране, все-таки важнее!