Сводный брат бесит - Инна Инфинити

еще от каких-то новых чувств горло парализует, и я не могу выдавить ни слова. Одним движением Данил валит меня на кровать, а сам нависает сверху. Гладит по щеке, а затем нежно целует в губы.

Я не знаю ни что делать, ни как реагировать. То ли страх, то ли предвкушение чего-то нового и ранее неизведанного заполняют меня с головой. Просто лежу, не шевелясь, позволяя Данилу целовать меня, где он хочет, и гладить по голой ноге. Хорошо, что я ее побрила, вдруг проносится в голове идиотская мысль.

Он сам останавливается где-то в районе сгиба между моей шеей и плечом. Валится лицом на кровать рядом с моей головой и издает обреченный стон.

— Прости, я слишком тороплюсь.

Набираю в грудь побольше воздуха.

— Ты до сих пор не ответил мне, почему ты тогда так со мной поступил? Я бы сказала, что предал нашу дружбу, но сейчас выяснилось, что и дружбы не было, а была только френдзона, но не суть, — на глаза наворачиваются слезы старой обиды. — Почему, Данил?

Он переворачивается на спину рядом со мной, просовывает руку мне под шею и перемещается мою голову к себе на грудь.

— Сейчас я тебе все расскажу, — тихо говорит, запуская пальцы в мои волосы.

Глава 27

ДАНИЛ Четыре года назад

Я смотрю в нерешительности на массивную дверь из красного дерева, привезенную на заказ откуда-то из-за границы. Ручка, наверное, на самом деле золотая. Эта дверь никогда не вызывала во мне страха, хотя человек, который сидит за ней, я уверен, хотел бы этого. Вот и сейчас с гордо поднятой головой я несколько раз громко стучу.

— Входи.

Опускаю ручку и переступаю порог отцовского кабинета. Он, как всегда, сидит за большим рабочим столом, перед компьютером и бумагами.

— Садись, — указывает на стул перед его столом.

Пересекаю кабинет и послушно опускаюсь.

Несмотря на выходной день, отец в костюме и галстуке. Ездил на деловую встречу, наверное. Его не было полдня. У папы темные волосы, которые на висках уже тронуты сединой, и пронзительные голубые глаза, которые, кажется, смотрят прямо в душу.

— Итак, — зло отбрасывает в сторону ручку. — Ты своим поведением довел до увольнения уже десятую по счету няню.

Замолкает и выжидающе на меня смотрит.

— Потому что мне не нужна няня. Мне четырнадцать лет, а не четыре.

— Я лучше тебя знаю, что тебе нужно, а что нет.

Ну да, конечно. Он лучше меня знает, что мне нужно.

— Меня это категорически не устраивает, — продолжает. — Данил, ты должен быть ответственным и дисциплинированным, — повышает голос. — Если я нанимаю на работу человека, чтобы он за тобой смотрел, плачу ему из собственного кармана деньги, ты должен, как минимум, относиться с уважением и к этому человеку, и к деньгам, которые я заплатил.

Я ничего не отвечаю, хотя отец ждет от меня каких-то слов. Несколько секунд мы сидим в тишине, а затем он, видимо, поняв, что я не собираюсь что-то на это говорить, решает продолжить:

— Ты вырос безответственным, расхлябанным и недисциплинированным, — бросает мне это в лицо как обвинение.

— Возможно, если бы моим воспитанием занимался ты, а не какие-то няньки, я бы вырос ответственным, собранным и дисциплинированным.

— Мне некогда заниматься тобой и твоим воспитанием.

Не могу сдержаться и смеюсь, отчего отец становится еще злее.

— Значит, так. Я принял решение. В сентябре ты отправляешься учиться в закрытый интернат, — мой смех как рукой снимает. — Там дают хорошее образование и хорошее воспитание. А еще там очень строгая дисциплина и почти военный порядок. Как раз то, что тебе нужно. К тому же это престижно.

— Что? — не верю своим ушам. — Какой еще интернат?

— В Швейцарии. Очень элитная закрытая школа, которая из таких бездарей, как ты, делает людей. Прямо с начала учебного года ты туда и поедешь.

— Я не поеду! — тут же протестую.

— А тебя никто не спрашивает. Ты свободен, — кивает мне в сторону двери и опускает взгляд к бумагам.

— Слушай, почему ты не бросил меня в роддоме, когда умерла мама? — завожусь и повышаю голос. — Всем было бы легче: и тебе, и мне. Тебе бы не пришлось терпеть головную боль из-за нежеланного ребенка, а мне бы не пришлось все время стараться оправдать твои надежды.

— Ты свободен, — безэмоционально повторяет, даже не отрывая глаз от бумаг.

С шумом отодвигаю стул и выхожу из кабинета, хлопнув дверью из красного дерева так, что она чуть ли не слетает с петель.

Да пошел он!

Не поеду я никуда.

Что он мне сделает? Засунет в самолет силой? Фиг ему! Я сожгу свой загранпаспорт.

Выбегаю из дома во двор и останавливаюсь у фонтана, чтобы перевести дух. В этот момент за калиткой слышатся знакомые шаги и раздается звонок в дверь. Я тут же иду открывать.

— Привет! — Маша так лучезарно улыбается, что я тут же забываю разговор с отцом.

— Привет, — улыбаюсь ей.

— Ты не занят?

— Нет.

— Не хочешь погулять?

— Хочу. Пойдем к реке?

— Давай.

Закрываю за собой калитку, и мы двигаемся в сторону реки. На Маше короткий джинсовый сарафан, а под ним белая майка, на ногах белые кеды. Длинные светлые волосы распущены, на лице макияж. Недавно я обратил внимание, что Машка начала краситься. На мой взгляд, зря. Она и без косметики самая красивая.

Меня резко бросает в холодный пот, несмотря на августовскую жару, когда я думаю, что, если уеду в проклятую Швейцарию, то больше не буду видеть Машку. Сам не отдавая отчета в своих действиях, беру девушку за руку и крепко сжимаю ее ладонь. Она в удивлении поворачивает голову на меня.

— По дороге машины ездят, — говорю первое, что приходит на ум.

— Мы идем по тротуару.

— Все равно опасно.

Маша не выдергивает ладонь, хоть и заметно конфузится. Проклятая