Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая - Анатолий Знаменский

На перроне в Александровске, припорошенном молодым снегом, около распахнутого вокзала с выбитыми стеклами ждала толпа, медные трубы духового оркестра рванули Встречный гвардейский марш. Двери товарняков раздвигались во всю ширь, казаки выкидывали тяжелые сходни, торопливо сводили но ним на белый перрон застоявшихся, всхрапывающих лошадей. От них несло конюшней, ременной сбруей и запахами мякины, фуражного зерна. Катились по свежему перрону парные пахучие конские яблоки...

— Се-е-е-дл-лай! — шла команда от вагона к вагону, в самый конец состава.

Скоро полк взводными колоннами под цокот копыт и скрип ременной сбруи потянулся на главную улицу. Оркестр заиграл «Марсельезу».

Миронов с Алаевым ехали впереди, за ними полоскалось на пике под охраной казаков, обнаживших шашки, красное полотнище.

Народ глазел со всех сторон, теснился по обочинам и на тротуарах, люди выходили из калиток, кое-где распахивались окна вторых этажей, оттуда высовывались детские головки, и тотчас взрослая рука захлопывала створки. Чем ближе к площади, тем гуще народа, шире толпа. Мальчишки бежали рядом с верхоконными казаками, кричали что-то, мелькали перед глазами Миронова самые разные лица — в рабочей одежде, в украинских свитках, в городских пальто, в служебных пальто с блестящими пуговицами, мастеровые в пиджаках, молодежь фабричная и ученики реальных училищ... Стайка девушек, по виду — гимназисток, в модных пальтецах с горжетками, муфтами на руках, просочилась сквозь толпу, стреляли серыми, карими, зелеными глазами, смеялись... Одна, в красном «якобинском» колпачке с махром, чернявая (гречанка ли, еврейка?), сжимала в варежке белый снежок-катыш... Внезапно засмеялась громко, сверкнув чистой, белой подковкой зубов, и швырнула снежком:

— Ловите букет, станичники!

Снежный катыш попал в грудь Алаева, рассыпался. Алаев стряхнул снег движением руки, и тут другой катыш-снежок мелькнул в воздухе (большие, серые, отчаянно-смелые глаза враспах мелькнули перед Мироновым, как будто родные и зовущие к себе...) — и Миронов машинально поднял черенок плети, на лету рассек этот шутливый подарок юных, отчаянно-смелых девичьих рук. Снежок разлетелся брызгами, девушки ахнули, вскрикнули и, подпрыгивая, пошли рядом, почти не отставая...

— Ах ты, горлинка сизая! Не боишься, в седло возьму? — совсем по-молодому крикнул Алаев, закатываясь смехом, откидывая голову в темной папахе.

— Н-не! — столь же отчаянно отозвалась чернявая в красной якобинской шапке. А серые глаза враспах все еще смотрели на Миронова, и губы, свежие, еще, наверно, не целованные, раскрылись в немом ответе на алаевский вопрос — да какой же тут страх, когда кругом одна любовь, и восторженность, и отчаянная смелость чуть ли не напоказ!

Нет, таких глаз в станицах еще не было! Как-то оробел и удивился Миронов и в то же время залюбовался со стороны: ах, какие губы, черт возьми, какие открытые, бесстыдные, порочно-зовущие глаза!

Греховное, чересчур молодое, позабытое уже томление впервые за эти годы опалило изнутри душу, разбередило и даже смутило Миронова — согрешил, черт возьми, на старости лет! В мыслях, ощущениях — но свершилось что-то немыслимое. Каблуками подвеселил коня и пустил широкой рысью, но оглядываясь, даже боясь оглянуться. И стараясь забыть минутный восторг чувства, внимания к зовущей улыбке, зовущему взгляду доверчивой и невозвратной теперь уж юности... Но, черт возьми, какие глаза!

А Петр Алаев был, видно, проще: он скакал рядом, стремя в стремя, но жадно оглядывался на красный помпон в толпе.

На площади, у собора, показалась деревянная трибуна, обвитая кумачом, на ней чернели фигуры людей в коже и черных бушлатах, Миронов выдернул из ножей императорскую шашку с серебряным эфесом и поднял перед собой, салютуя и присягая красному дню...

Синельниково, Лозовая, Острогожск — такой путь избрал полковой комитет, дабы миновать Донецкий бассейн и прилегающие к нему донские станции железной дороги, где уже действовали карательные отряды генерала Каледина и добровольческие роты стекавшегося на Юг офицерства. Слухи были плохие: Каледин прямо бросил перчатку красной Москве и Питеру, арестовав в пути возвращавшихся делегатов II съезда Советов — Щаденко, Ковалева, Кудинова и других, а также и «левых демократов» общеказачьего съезда, прибывших из Киева, — Голубова, Автономова и Лапина.

Приближались станция Лиски и первый железнодорожный мост через родимый Дон... В вагонах казаки взволновались, тут следовало, по старинному обряду, отдать поклон тихому Дону и родному краю, пели разудалые походные песни, а за ними протяжно-задумчивые, старинные, а то и нахально-игривые, с перчинками и намеками, выговаривая нынешнюю душевную тревогу. Голосили взахлеб:

Как во города Черкасске

Да случилася беда —

Молода, красна девчоночка

Вот да сына —она — родила!

Действия Миронова в Александровске и на Екатеринославской ветке принесли ему большой успех. Два других полка дивизии под угрозой боя с 32-м, мироновским полком разбежались, а офицеров штаба дивизии Миронов легко принудил сложить оружие.

Первым проявил лояльность революции штабной адъютант, хорунжий Барышников, за что генерал Кузнецов во всеуслышание обозвал его негодяем. А в пути, уже на станции Валуйки, обнаружилось, что арестованный генерал, есаул Персиянов, и приставленный к ним в качестве начальника караула Барышников, и еще двое казаков 32-го полка бежали...

Миронов был хмур, он чувствовал, как поминутно накаляется вокруг обстановка, чреватая большим кровопролитием. Вызвал Алаева, откровенно обругал за разболтанность и анархию в полковом комитете, а после спросил с недоумением:

— Как же... Барышников-то? Первым, говорили, сложил оружие?

— Да негодяй, перевертыш с первых дней войны! — хмуро сказал Алаев. — Чего тут удивительного?

— Офицер... Должна же быть совесть! — непонимающе уставился на Алаева Миронов и как-то нервно передернул плечом, впервые ощутив отсутствие погон и легкое сползание портупейного ремня с положенного места.

— Портится народ на глазах, Филипп Кузьмич. А тут еще близость станиц, солнце пригревать начинает — в общем, раскисает под ногами!

— Н-да. «Раскисает!» Надо немедля пройти по вагонам, подтянуть казаков, поговорить по душам. Едем-то не к теще на блины, а в объятия Каледина. И каждому будет там известный прием: либо — в строй, либо — под расстрел!

Сидели вдвоем темной ночью, говорили о положении в России, сомнениях и надеждах простого люда, возникавших там я сям заговорах, нарастании злобы в людской массе. И вновь возвращались к судьбам рядовых казаков и близких своих друзей-офицеров. Тревога лишала сна.

И вдруг пролетно загудело под вагоном, охнули переплетения стальных ферм, осатанело загудел ветер по окатистой крыше, Миронов обнял крепкие плечи Алаева, сказал тихо и душевно, расслабляясь:

— Переезжаем Дон, Петя, родной мой! Реку нашей вековой славы и, может быть, роковую черту. Проникнись минутой, слышишь — казаки наши тоже не спят...

За стенкой салон-вагона сквозь грохот колес и вой зимнего ветра гремела размашистая, гордая песня давних походов. Слов нельзя было разобрать, но сама мелодия как бы выговаривала смысл и словесный речитатив — «По Дону гуляет казак молодой...».

— Слышишь? — повторил свой вопрос Миронов.

— Они сами знают, о чем надо петь нынче, — сказал в волнении Петр.

Уговаривал кто-то деву-невесту не плакать, не лить горьких слез, но грозно нависало над нею и над всей свадьбой некое темное гадание о скорых и неизбежных бедах-несчастьях, крушении надежд. И обрушивался на те слезы и предчувствия женского сердца дружный и властный накат несогласных мужских голосов:

Не верь ты цыганке — цыганке все врет.

Поставлю я стражу, поставлю я стражу.

Поставлю я стражу донских казаков!..

ДОКУМЕНТЫ

Из донесения комиссара 1-го св. Донского полка Ф. Агапова в Петроградский военно-революционный комитет

20 декабря 1917 г.

№ 1

Доношу, что... по моей инициативе 2 декабря было общее собрание полка для обсуждения вопросов:

Как смотрит полк на командира полка генерала Троилина, который мешает полку для общего объединения с демократией.

14 декабря — ходатайствовать перед начальством о выводе полка из Петрограда на Дон для мирной агитации против кадетов и господина Каледина, ликвидировать эту их затею мирным путем...[12]

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СОБРАНИЯ

представителей казачьих частей в Смольном

от 29 ноября 1917 г.

...Составить отряд из 5-й Кавказской дивизии, из 4-го, 1-го и 14-го Донских полков и... отправить на Кубань, Дон и Терек... чтобы вручить власть трудовому народу[13].

13

Снова — тюрьма. Теперь уж не каторжная и даже не следственная, а какая-то дисциплинарная, что ли, бывшая войсковая гауптвахта, в которую сажают без суда и следствия, на бессрочное ожидание... Ковалев замерзал в нетопленной двухместной камере, с окном на северную сторону. Сюда не заглядывало солнце, уже повернувшее на лето, зима упорно держалась морозов.