Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах - Евгений Юрьевич Спицын

советологии, прежде всего американской, то, как верно подметила профессор Е. В. Лаптева[315], она изначально была слишком ангажирована, поскольку многие ее представители, даже из университетской среды, работали по правительственным грантам и довольно часто выполняли аналитические обзоры по заказам своих разведслужб, а посему вольно или невольно им приходилось подстраиваться под пожелания своих заказчиков, что делало неизбежным негативные или как минимум критические оценки всей советской экономики. Кроме того, их оценки советской экономической модели, во-первых, базировались в основном только на открытых источниках, а во-вторых, велись с позиций компаративистики, т. е. сравнительного анализа двух хозяйственных систем — так называемой «свободной экономики» буржуазного мира и «командной экономики» советской системы, что также не лучшим образом отразилось на качестве многих работ[316]. Если же говорить по существу, то наиболее крупные работы с оценкой (во многом отрицательной) косыгинской реформы принадлежали советским эмигрантам, которые так или иначе были вовлечены в ее разработку и реализацию[317]. Причем многие зарубежные исследователи (М. Эллман, А. Бергсон, Р. Кембелл, П. Грегори, Р. Стюарт[318]), насочинявшие в 1960-1980-х годах всевозможные теории «корпоративности», «приоритетного планирования» и «административного диктата», всячески пытались доказать, что вся советская экономика, представлявшая собой «одну большую корпорацию, связанную крепкими партийно-бюрократическими узами», была априори неэффективна и нереформируема, и в силу этой базовой причины косыгинская реформа изначально была обречена на провал.

Гораздо позднее, уже в постсоветский период, подобные оценки появились в отечественной и восточноевропейской историографии, в частности в работах Г. Х. Попова, Д. Е. Сорокина и Я. Корнаи[319]. По их мнению, «новые методы хозяйствования, предлагаемые косыгинской реформой, в принципе не могли сработать при сохранении основ советской экономической системы. Их последовательное воплощение в жизнь требовало затронуть ее базовую основу — отношения государственной собственности на средства производства, что, в свою очередь, неизбежно повело бы к изменению всей системы социально-политических отношений». Более того, как заявил Я. Корнаи, один из самых маститых венгерских экономистов, который еще в 1960-1980-х годах читал лекции в Стэнфорде, Принстоне и Гарварде, «социалистическая система сама воспроизводит неразрешимые внутренние противоречия и конфликты и ведет себя иррационально».

Что касается отечественной историографии, то первые работы с анализом косыгинской реформы, принадлежавшие перу Е. Г. Либермана, А. М. Бирмана, Г. Х. Попова, Е. Э. Бейлиной, Н. Ф. Воробьева и А. С. Синявского, вышли еще в 1970-1980-х годах[320]. Но, как верно заметил профессор Г. И. Ханин[321], реальный критический разбор косыгинской реформы начался с выходом в свет в 1990 году сборника статей «Альтернатива: выбор пути»[322], выразившего позицию тогдашней внутрипартийной «левой оппозиции». А до этого момента в советской публицистике и историко-экономической науке было принято «высказывать позитивную оценку косыгинской реформы» с указанием лишь ряда определенных проблем в ее реализации.

В постсоветский же период о косыгинской реформе вышло довольно много публикаций, как откровенно апологетических, принадлежавших, например, перу косыгинского внука А. Д. Гвишиани или помощнику премьер-министра Ю. В. Фирсову, так и довольно критических и даже острополемических — Л. И. Абалкина, М. Ф. Антонова или Г. И. Ханина[323]. Новый интерес к оценке косыгинской реформы вновь возник уже в последнее десятилетие, с момента публикации статьи Ю. М. Голанда и А. Д. Некипелова с явным полемическим названием «Косыгинская реформа: упущенный шанс или мираж?»[324]. Как справедливо заметил профессор С. Е. Мишенин[325], в полемику вокруг этой статьи сразу же включились многие авторы, ряд из которых (Л. Н. Лазарева, М. В. Ульянова, О. А. Ульянова) даже посвятили этой теме целые диссертации[326].

Исходным вопросом, оказавшимся в центре внимания этой дискуссии, стало обсуждение причин косыгинских преобразований. Существует два основных подхода к данной проблеме. В первом случае акцент был сфокусирован на объективных факторах развития советской экономики того периода, в том числе вступления Советского Союза в эпоху научно-технической революции, которая и потребовала срочной интенсификации всех сфер промышленного и аграрного производства. Все сторонники данной точки зрения (Ю. В. Фирсов, Ю. М. Голанд, А. Д. Некипелов, Л. Н. Лазарева, А. П. Терняев[327]) утверждали, что в Советском Союзе была построена командно-административная система управления, которая на рубеже 1950-1960-х годов себя де-факто исчерпала, а посему и потребовались создание новой управленческой конструкции, прежде всего на уровне производств, и перестройка работы всех плановых органов страны снизу доверху. Их оппоненты (Л. Машэ-Суница, М. Ф. Антонов, С. С. Губанов, С. Т. Кремлев, В. Ю. Катасонов[328]), напротив, говорили о том, что, во-первых, косыгинская реформа стала прямым следствием провальных хрущевских реформ, весьма серьезно подорвавших экономику страны, и, во-вторых, новое советское руководство вместо того, чтобы в полном объеме восстановить сталинскую экономическую модель, где главными критериями эффективности выступали показатели роста производительности труда и снижения себестоимости готовой продукции, пошли по пути возрождения буржуазных отношений (где во главу угла были поставлены прибыль и рентабельность) и строительства неонэповской модели госкапитализма образца 1920-х годов, которая и создала базу для буржуазной контрреволюции 1990-х годов[329].

Не менее спорным вопросом являются и результаты косыгинской реформы. Точнее говоря, существует относительный консенсус в оценке качественных результатов этой реформы, имевших двоякий характер, где положительная оценка перехода к хозрасчету соседствует с отрицательной оценкой побочных эффектов этой системы, особенно в вопросах ценообразования и номенклатуры товарной продукции. Но есть большие разногласия в оценке количественных результатов. Например, профессор В. А. Мау утверждает, что положительный эффект VIII-й пятилетки был весьма сомнителен, а профессор Г. И. Ханин вообще назвал ее успехи статистической иллюзией[330]. Более того, вопреки общепринятому мнению о том, что косыгинская реформа имела рыночную направленность, он говорит о том, что практические меры ничего общего с рыночной экономикой не имели и в сравнении с реальными реформами в ряде европейских соцстран вообще выглядели куцыми, поэтому термин «реформа» для косыгинских новаций является «слишком сильным».

Позицию В. А. Мау, а особенно Г. И. Ханина, который считал, что «золотым десятилетием» советской экономики было время V-й и VI-й пятилеток, то есть 1951–1960 года, разделяет и профессор В. Н. Лисовицкий, который, анализируя юбилейный сборник «Народное хозяйство СССР за 70 лет», опубликованный в 1987 году, привел следующую таблицу среднегодовых темпов прироста ВНД в СССР в 1946–1970 годах[331]:

Доцент С. Е. Мишенин в одной из своих крайних публикаций, попытавшись заочно примирить спорящие стороны, заявил о том, что в «цивилизационном плане» (как фактор развития российской цивилизации) косыгинская реформа все же победила. Но цена этой победы еще долго будет предметом анализа ученых, политиков и публицистов, поскольку она, так и не обеспечив стабильность советской системе, все же дала возможность сохранить коридор возможностей для дальнейших социально-экономических экспериментов. Эта точка зрения, как считает сам С. Е. Мишенин, «может в чем-то объединить как сторонников, так и критиков косыгинской реформы и послужить основой для дальнейшей плодотворной научной разработки проблем истории советской экономики»[332].

Однако его коллега профессор Д. Б. Эпштейн говорит о том, что среди трех точек зрения, существующих на косыгинскую реформу, нет и никогда не будет