Брежневская партия. Советская держава в 1964-1985 годах - Евгений Юрьевич Спицын

«примирения», поскольку столь глубокие различия во взглядах на реформу объясняются различными политическими и политэкономическими взглядами на социализм как таковой и на содержание таких понятий, как «общественная собственность» и «общественное производство». На его взгляд, сторонники первой точки зрения признают, что «реформа дала существенный позитивный толчок развитию советской экономики в 1965–1970 гг.», а главная причина ее «сворачивания связана с тем, что возросшая самостоятельность предприятий не нравилась партийно-министерской бюрократии». Более того, она повышала «роль А. Н. Косыгина в Политбюро ЦК и тем самым создавала потенциального конкурента Л. И. Брежневу, что никак не могло ему нравиться. В итоге реформу свернули, а А. Н. Косыгина отправили на пенсию». Данную позицию он считает «поверхностно-бюрократической», поскольку ее сторонники во главу угла ставят «отношения внутри управляющей верхушки КПСС». Вторая точка зрения, которую он сам именует «догматически-сталинистской», «отличается радикально негативным отношением к косыгинской реформе», так как все ее сторонники считают, что эта реформа «сделала прибыль главным показателем работы предприятий и тем самым дала простор буржуазным отношениям и теневому капиталу при социализме, извратив саму его суть», что в конечном итоге и погубило СССР. Причем в рамках этой точки зрения, по мнению Д. Б. Эпштейна, есть и «крайняя конспирологическая версия», которая гласит, что, дескать, косыгинская реформа «была диверсией сионистов и сионистского теневого капитала», а сам Е. Г. Либерман был членом сионистского подполья в Харькове. Наконец, третья, «экономико-реформистская позиция», которую разделяет и сам Д. Б. Эпштейн, состоит в том, что «косыгинская реформа имела плюсы и минусы, но длительный период ее развития», вплоть до отставки А. Н. Косыгина, показал, что «для существенного повышения эффективности социалистической экономики был необходим более решительный поворот к самостоятельности предприятий и развитию регулируемых рыночных отношений», однако «это противоречило догматичным политэкономическим установкам того периода»[333].

Глава 3. На путях к брежневскому «культу» в 1971–1980 годах

1. От «триумвирата» к новому «культу»

Надо сказать, что в современной литературе сочинено немало различных баек про брежневскую эпоху, которые, увы, уже давно и прочно вошли не только в общественный обиход, но и в историографию. Одна из таких баек, которую сочинил известный фантазер Р. А. Медведев, а затем, к большому сожалению, подхватили и целый ряд других авторов, в частности Н. Н. Ефимов, Ф. И. Раззаков и Д. О. Чураков[334], состоит в том, что вскоре после окончания декабрьского 1969 года Пленума ЦК, на котором Л. И. Брежнев выступал с докладом «О практической деятельности Политбюро ЦК КПСС в области внешней и внутренней политики»[335], внутри Политбюро возникла некая «антибрежневская группировка» в составе М. А. Суслова, А. Н. Шелепина и К. Т. Мазурова, которые якобы, озаботившись тем, что генсек в некоторых положениях своего доклада допустил ряд «отхождений от теории марксизма-ленинизма», стал проявлять «излишнюю самостоятельность» и игнорировать мнение других членов высшего руководства, написали в Политбюро записку, где осудили поведение Л. И. Брежнева и предложили обсудить данный вопрос на ближайшем, мартовском, Пленуме ЦК. Узнав об этом, Л. И. Брежнев понял, что дело может принять очень нежелательный для него оборот и стоить ему поста генсека, отложил проведение очередного Пленума ЦК и срочно выехал в Белоруссию, где под началом министра обороны СССР маршала А. А. Гречко шли военные учения под кодовым названием «Двина». Прибыв в Минск в середине марта 1970 года, он сразу встретился на одном из секретных объектов Министерства обороны с высшим генералитетом и получил от них полную поддержку, поскольку все руководство Вооруженных сил СССР терпеть не могло «серого кардинала». Окрыленный такой поддержкой, генсек вернулся в Москву и на ближайшем заседании Политбюро ЦК проинформировал своих соратников о итогах этой поездки. В результате М. А. Суслов и Ко отозвали свою записку и больше к этому вопросу никогда не возвращались.

Однако дело в том, что такой записки, как, впрочем, и такой группировки, в природе никогда не существовало. Во-первых, как ни старались целый ряд историков, ее, даже в черновом варианте, не удалось обнаружить ни в одном из партийных архивов. А во-вторых (и самое главное), существование такой записки в категорической форме опроверг сам А. Н. Шелепин, который в одном из своих последних телеинтервью в 1993 году, отвечая на конкретный вопрос об этой записке, дословно заявил следующее: «Чтоб я с Сусловым подписывал записку, упаси бог, я с ним за руку не видался»[336]. Отрицал наличие такой записки и Г. И. Воронов, который в своем интервью заявил, что «Суслов не мог стать в таком деле инициатором», да и «Мазуров навряд ли способен был на такую активность»[337].

Между тем фактический разгром шелепинской группировки в верхних эшелонах власти хронологически совпал по времени с подготовкой к новому партийному съезду, которому сам генсек придавал особое значение. Уже в середине июля 1970 года по сообщению Л. И. Брежнева Пленум ЦК принял Постановления «О созыве очередного XXIV съезда КПСС»[338], а затем уже в начале декабря того же года еще один Пленум ЦК по предложению того же Л. И. Брежнева принял новое Постановление «О дате созыва XXIV съезда КПСС»[339], которая была назначена на 30 марта 1971 года. Наконец, за неделю до созыва съезда прошел еще один Пленум ЦК, члены которого по докладам Л. И. Брежнева и А. Н. Косыгина приняли два Постановления — «Об отчете ЦК КПСС XXIV съезду» и «О докладе XXIV съезду КПСС “О директивах XXIV съезда КПСС по девятому пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1971–1975 гг.”»[340]. Причем, по уверениям В. Е. Семичастного[341], оба документа впервые были приняты без каких-либо прений, в результате чего Пленум, на который «забыли» пригласить более 50 членов ЦК, продлился всего 40 минут и вылился «в чистой воды комедию». Более того, его созыву предшествовали сразу две детективные истории. Первая из них была связана с фигурой самого В. Е. Семичастного, который, будучи членом ЦК, должен был ехать в Москву для участия в работе этого партийного форума. Однако высшее руководство Украинской ССР в лице Первого секретаря ЦК КПУ П. Е. Шелеста и главы республиканского правительства В. В. Щербицкого всячески (сначала по-хорошему, а затем и по-плохому) уговаривало его этого не делать, но он их не послушался и все же приехал на Пленум ЦК. А вторая история была связана с фигурой первого секретаря Мордовского обкома партии Петра Матвеевича Елистратова. Он, будучи кандидатом в члены ЦК, тоже приехал в Москву, где за день до проведения Пленума встретился сначала с А. Н. Шелепиным, а затем и с В. Е. Семичастным. Сам П. М. Елистратов, которому на тот момент стукнуло всего 53 года, слыл довольно опытным партработником, который до Саранска успел поработать и первым секретарем Херсонского обкома КПУ (1956–1962), и вторым секретарем ЦК Компартии Азербайджана (1962–1968), сменив на этом посту как раз самого