Когда отцовы усы еще были рыжими - Вольфдитрих Шнурре

Внезапно наверху зазвонил колокольчик.

- Вот! - сказал граф Станислав и захлопнул томик Рильке. - Что я говорил: никогда нельзя спокойно позавтракать!

- Тише, старина, тише... - Настоящий глаз Рохуса Фельгентрея сосредоточенно смотрел прямо перед собой, тогда как искусственный скучливо поглядывал в окно, где за сухой грушей в последний раз в этом году вставало бессильное солнце.

- Она бегает взад-вперед! - сказала Хердмуте, которая, чтобы, наверное, лучше слышать, расколола одну из своих кос-баранок и, открыв рот, откинулась на спинку стула. - Она укладывается!

- Бог даст, - проговорил полковник, - она опять захочет прокатиться на санях, как в прошлом году, тогда у нас, по крайней мере, будет полдня спокойных.

- Шаги! - шепнул господин Янкель Фрейндлих. - Тихо!

Но это оказалась всего лишь кухарка, она пришла узнать, кто хочет вечером блинчики с начинкой, а кто без.

Мы соответственно подняли руки.

- Что это с ней такое? - спросил полковник многозначительно, указывая израненным большим пальцем на потолок.

- Окончательно свихнулась, - сказала кухарка. - Всю ночь примеряла платья и раз тридцать, наверно, мазалась, все по-разному; а уж про лак для ногтей и прочую белиберду и говорить нечего.

- Бог ты мой! - Полковник со стоном откинулся назад. - Это ведь уже какое-то нечеловеческое упорство.

- Да смилуется над нами господь, - сказал граф Станислав и со вздохом задул свою горелку.

- Да смилуется он и над нею, - произнес отец во внезапно наступившей тишине.

- Прошу прощения, господин доктор, - сказал Рохус Фельгентрей. - Что вы под этим подразумеваете?

К счастью, тут вошла горничная и, зевая, положила на рояль стопку пожелтевших охотничьих журналов.

- Вы это серьезно? - спросил полковник и схватился за сердце. - Вы действительно опять принесли нам для чтения эти древние подшивки "Дичи и собаки"?

Горничная объяснила, что барон вчера вечером специально напомнил об этом.

- Специально! - воскликнул Рохус Фельгентрей, и в его стеклянном глазу неожиданно отразилось утреннее солнце. - Вечно я слышу это "специально"! Вот уж сколько месяцев здесь ничего другого не добьешься, кроме этих заплесневелых лесных, полевых и луговых сплетен, а вы говорите "специально"! Может быть, ради праздника? Да?

- Вероятно, - в изнеможении прохрипел полковник, - но уж сегодня-то он мог бы выдать нам несколько газет.

- Он?! - воскликнула Хердмуте. - Когда это он интересовался нашими духовными запросами?! У него одни только свиньи на уме!

Отец со звоном отодвинул свою чашку.

- А разве это порочить его сердце?

- Сердце, - презрительно фыркнула Хердмуте. - Когда я такое слышу...

- Да, - кивнул отец, - теперь об этом не часто услышишь.

- Чтобы о нем слышать, надо его иметь, - взволнованно проговорил господин Янкель Фрейндлих. Отец внимательно посмотрел на него.

- Раньше вы другое говорили.

- Мы все раньше другое говорили, - вздохнул граф Станислав.

- Да, - перебил его Рохус Фельгентрей. - Раньше мы считали, что с нами в Калюнце обходятся по-человечески.

- Ах, - произнес отец и сглотнул слюну. - А как, господин Фельгентрей, вы теперь считаете?

Казалось, все в комнате вдруг затаили дыхание, даже древоточцы приумолкли.

Рохус Фельгентрей разгоряченно оглаживал свою бороду, она угрожающе шуршала.

- Теперь наоборот, доктор. Теперь мы считаем это издевательством.

Я видел по отцову лицу, что представление, которое мы себе составили о наших друзьях, стремительно замутняется. Прежде чем ответить, он должен был несколько раз глубоко вдохнуть в себя воздух.

- Я полагаю, - с трудом произнес он, - вам должно быть стыдно.

После этих слов поднялась невообразимая суматоха.

Хорошо ему с его двенадцатичасовым опытом говорить! Что он знает о том режиме террора, который здесь господствует! Разумеется, барон - угнетатель, душитель свободы! И они могут сказать отцу только одно: в новом году с игом барона будет покончено. За обедом он уже получил резолюцию, и достаточно категоричную! Вот теперь отец посмотрит, кто пойдет на уступки. Ничего не поделаешь, чаша переполнилась, в новом году они добьются перемен; довольно послушания, нет, теперь их лозунгом станет "свобода"!

- Лучше бы вы своим девизом выбрали "достоинство"! - сердито вмешался отец в этот спектакль. - И подумайте хотя бы, что сегодня вы стоите не только у колыбели нового года, но и у смертного одра старого!

Он еще не успел окончить фразы, как беззвучно распахнулась дверь и на пороге возникла старая баронесса.

Мгновенно в комнате воцарилась мертвая тишина, и словно по чьей-то неслышной команде все разом поднялись и очумело уставились на старую даму.

Она производила впечатление одновременно пугающее и величественное. Истончившийся до состояния паутины дорожный плед облегал ее сгорбленное, костлявое тело. Из-под бархатной юбки виднелись похожие на стручки акации шнурованные полусапожки и черные хвостики траченного молью горностаевого палантина. Тяжело дыша, она опиралась на утыканный спортивными значками альпеншток и всех нас по очереди с нескрываемым отвращением осматривала своими подернутыми фиолетовой пленкой совиными глазами.

Когда ее ледяной взгляд встретился со взглядом отца, он поклонился:

- Доброе утро, госпожа баронесса.

Она смерила его презрительным взглядом.

- Вы тот самый чучельник?..

- Да, - отвечал отец. - А вот это, госпожа - баронесса, Бруно, мой сын.

- Еще и сын. - Ее совиный взгляд на долю секунды впился в кончик моего носа. - Ну, мне все равно, - проскрипела она потом, - так или иначе, я все-таки с сегодняшнего дня начинаю новую жизнь.

- Идеальный срок для подобного решения, - вежливо произнес граф Станислав.

Баронесса насмешливо скривила губы.

- Только не торжествуйте раньше времени!

- Что вы, что вы! - воскликнул Рохус Фельгентрей.

- Кто тут говорит о каком-то торжестве, сударыня!

- Я, милейший, я. - Она постучала себя в грудь крюком альпенштока, отчего разразилась хриплым кашлем. - И не скрою от вас почему. Я оставила барону письмо, письмо с ультиматумом. - Она сильно стукнула по полу железным наконечником своей палки. - Ему дано время на размышления, до полуночи. Если он до тех пор не решится отослать вас всех по домам и забрать меня из охотничьего домика, ноги моей больше не будет в этом доме, где все кишит дармоедами. А теперь я прошу отвести меня к саням.

Никогда я еще не видел, чтобы четверо мужчин так поспешно бросились к старой даме. Рохус Фельгентрей и полковник чуть ли не рвали ее друг у друга из рук.

- Госпожа баронесса, - сказал отец, который не трогался с места, позвольте избавить вас от этого натиска. - Коротко извинившись, он отодвинул полковника в сторону и предложил баронессе руку.

На какую-то долю секунды что-то вроде растроганности промелькнуло на ее набеленном лице.

- Вы очень любезны.

Она взяла отца под руку, и мимо смущенно покашливавшего господина Янкеля Фрейндлиха и озадаченно уставившегося в пол графа Станислава мы вывели старую даму во двор.

Как ни странно, двор вдруг показался мне совсем чужим и неуютным, меня охватила такая тоска по Берлину, что, казалось, сердце разорвется. Дверь в свинарник была приоткрыта, и в темноте за нею можно было разглядеть закутанное детское личико Свертлы; она невозмутимо смотрела на баронессу.

Брадек уже запряг лошадей и стоял, сохраняя дистанцию преданности, в пяти метрах от саней, перемалывая челюстями жевательный табак.

- Госпожа баронесса, - произнес отец таким умоляющим тоном, что старуха и вправду воззрилась на него - прошу вас, останьтесь. С вами Калюнц утратит и свою душу.

Платок на ее голове несколько съехал, и видно стало, что на седых кудерьках у нее надета корона; когда-то, вероятно, она была серебряной, а теперь стала почти черной.

- Весьма сожалею. - Она смотрела на отца как сомнамбула, потом отпустила его руку и решительно направилась к саням.

Мы последовали за ней со слезами на глазах. Тут вышла горничная, принесла одеяла, овчины и шитую бисером дорожную сумку баронессы. Помедлив, отец все же помог старой даме сесть на козлы, а горничная закутала ее.

- Ей-богу, госпожа баронесса, я страшно корю себя за то, что отпускаю вас... - Отец в растерянности подоткнул ей под укутанные ноги подушку и озабоченно взглянул на нее.

Но она уже натянула поводья, и ее совиные глаза смотрели прямо вперед.

- С дороги! - хрипло крикнула она Брадеку.

- Госпожа баронесса! - Кончики усов у отца дрожали.

- Все, - сказала она властно, - я уезжаю.

- Да здравствует Новый год! - раздался вдруг чей-то трубный голос, и тут же грянул выстрел, лошади прижали уши и, таща за собою сани, - помчались со двора.

- Вот она и укатила! - воскликнул дантист Лединек и засмеялся. Он перезарядил свое ружье и с сияющим лицом подошел к нам. У него был вид отлично выспавшегося человека. - Как приятно, что вы здесь.