Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

— Нет, батоно, нам непременно нужно в Тбилиси попасть.

— Идите, идите! Но помните — в городе множество бешеных собак, сторонитесь их, ребятки, чтоб они вас не слопали. Не хотите вы меня послушать, ладно уж, Уйду я! Будьте здоровы!

Незнакомец махнул нам на прощанье, потом, приспособив свою палку так, словно играет на гитаре, пошёл прочь, напевая что-то себе под нос, но вдруг, повернувшись, погрозил нам пальцем.

— Осторожнее, юноши! Помните про козлёнка, съевшего виноградник.

Несколько минут мы стояли как вкопанные.

— Интересно, кто был этот сумасшедший? — спросил у меня Кечо.

— Разве он сумасшедший?! — усомнился я.

— А что, пьяница?

— И на пьяницу-то он не похож. Идём, брат.

— Куда?

— Пошли на базар, может, работа какая подвернётся.

У самых ворот остановил нас человек в красной чохе.

— Рачинцы вы?

— Да.

— Работу ищете?

— Угу.

— Пошли со мною.

Человек в красной чохе строил двухэтажный дом. Целых две недели мы работали у него, не разгибая спины: таскали огромные камни. Зато спать было где, да еды и питья вдоволь. Он бессовестным образом пользовался нашей силой, но заплатил, что правда, то правда, щедро. Даже больше, чем мы запросили, и напоследок угостил нас на славу.

— Говорил же я тебе, не пропадём мы! — твердил Кечо, пряча в карман первые заработанные деньги.

— Давай-ка выпьем по чареке, — подмигнул я Кечо.

— Не поминай при мне чареку, не то я её об твою голову разобью.

На следующее утро мы пришли на вокзал, купили билеты и с пустыми бурдюками уселись в поезд. Зазвонил колокол отправления, поезд тронулся… Нас качало, мне это даже понравилось. Я вообразил, что лежу в колыбели, и сразу захотелось спать. Стемнело. Кечо влез на верхнюю полку, положил под голову пустой бурдюк, укрылся чохой и вскоре захрапел на весь вагон. Бояться нам было нечего, вещей у нас с собой не было, и я последовал примеру своего сметливого дружка: приспособил бурдюк вместо подушки, хурджин тюфяком и погрузился в сладчайший сон.

— Где мы? — спрашивал я на каждой станции, но станций оказалось так много, что запомнить их было просто невозможно.

Пока поезд шёл, спал и я — останавливался, и я просыпался, ну, точно как ребёнок, пока качают колыбель, он спит, а перестают — глаза таращит.

На какой-то станции мы стояли долго. Спать совсем расхотелось, и я с досады разбурчался:

— Что это, поезд или арба? Чего мы стоим столько времени?!

— У паровоза подкова отскочила, не пойдёт пока не подкуют, — сказал кто-то в темноте и захихикал.

— Не верь ему, братишечка, — возразил другой голос, — поезд курицу задавил, теперь его вместе с паровозом арестовать хотят.

— Бедняга! — пожалел третий. — Выпустить его из-под ареста хорошей взятки стоить будет. Одна курица в девять коров обойдётся.

В это время поезд тронулся и побежал так быстро, словно и впрямь удирал из-под ареста.

Вдруг рядом что-то загрохотало. Как ни вглядывался я в темноту, ничего не увидел. Вспомнив, что на верхней полке храпит мой Кечо, я окликнул его:

— Кечо, Кечули!

— Я-а… — вместо голоса он издал какой-то дребезжащий звук.

— Что это, парень, сверху упало?

— Ничего особенного, чоха моя.

— А отчего это она столько шума наделала, чоха твоя?

— Да потому, что я в ней был.

— Ох-хо-хо! Ну что с тобой делать! Ушибся, больно?

— Нет, на счастье бурдюк меня опередил, я на него упал, да простит он мне. Немного голова болит, а так ничего.

— Ну голова пустяки, пройдёт!

В Хашури я окончательно проснулся. Уже рассвело. Собрав свою «постель», забросил её в угол на полку. Какой-то мальчишка внёс в вагон корзину с булками. Я, не торгуясь, купил пять штук и разбудил Кечо. Мы вмиг проглотили четыре чёрствых булки, разумеется, ни разу даже не поперхнувшись.

В Карели в вагон поднялся пассажир с гусем. Гусь всё время вытягивал шею и тихо шипел. У окна сидел монах, заметив гуся, он посоветовал крестьянину, — спрячь, мол, не то ссадят тебя с поезда, птицу ведь возить воспрещается. Человек забеспокоился, беспомощно огляделся вокруг, лихорадочно ища куда упрятать злополучного гуся, но так ничего и не придумав, остановился в нерешительности. На пассажире были широченные брюки, я, не смутившись, посоветовал:

— Дядь, а дядь, посади-ка его в штанину, лучше этого где спрячешь?

— Ой, благослови тебя бог! — обрадовался тот.

— А чтобы он у тебя не задохнулся, высуни ему голову, — ввязался в разговор Кечошка.

— Спасибо, деточки, научили! — обрадовался крестьянин и сунул гуся в штаны, потом, расстегнув пуговицу на ширинке, выпростал из неё гусиный клюв, сам сел, прислонившись спиной к стене, и задремал.

В Гори в купе к нам вошла молоденькая девушка. Она уселась рядом с Кечо, положив прямо перед собой корзинку, полную черешни.

Поезд тронулся.

Гусь, вероятно, был голоден и жаден порядком, заметив черешню, он храбро высунул голову из штанов хозяина, выгнул шею, потянулся к корзинке, схватил ягоду и тотчас же спрятался обратно. Занятие это, видимо, пришлось ему по вкусу, потому что он немедленно повторил свою проделку, много раз подряд вытягивая шею, хватал клювом краснощёкую черешню и прятался с головою в штаны хозяина.

Нас распирало от смеха, но громко смеяться мы боялись, — крестьянин мог проснуться и тогда — прощай удовольствие. Девушка почувствовала что-то неладное, но ничего не поняла, покраснела, как черешня, растерянно вскочила с места и в изумлении громко закричала:

— Господи, что за чудо! Отродясь такого не видывала, ой, ой! — схватила корзину и выскочила в коридор.

Так, в самом весёлом расположении духа незаметно доехали мы до Тбилиси.

— Не смейся так много, — уговаривал я Кечошку, — знаешь ведь, что за большим смехом большие слёзы приходят.

— И-и! Тоже мне! Разве не найдётся у меня слёз, когда нужно будет поплакать? Так почему же мне сейчас не посмеяться?.. — прервал он меня на полуслове.

Загадка мух и человек с хвостом ласточки

Отошли мы от станции, огляделись вокруг, и хорошее наше настроение вмиг как дым развеялось. Куда идём, путь держим, ребята сакиварские, что нам в этом Тбилиси-городе, дядя у нас там, кум, сват ли, сами не знаем, а идти надо!

— Караманчик, а Караманчик! Куда это мы?..

— А я почём знаю, в город, в Тбилиси. Да ты не трусь, подожди, оглядимся, дорога покажется.

Остановились, постояли немного, запихали тощие наши бурдюки в пустые хурджины, посмотрели по сторонам и дальше пошли. Идём, видим — дорога разветвляться начала. И прямо, и вправо, и влево. Много, видимо, в городе дорог, а потому-то и почудилось нам, что горожане — народ бестолковый: снуют как будто без всякой цели мимо нас, словно заблудившись.

— Давай, пойдём сюда, — предложил я и пошёл прямо.

Кечошка уныло поплёлся за мною… Идём, а тут от земли такой пар поднялся, что небо стало совсем бесцветным. Духота ужасная, солнце печёт, а воздух — хоть топором руби, такой тяжёлый. Я совсем ослаб, веки стали слипаться от измора.

— Чего это, — говорю, — скажи на милость, поспешили мы выпустить воздух из бурдюков, в них он всё-таки был куда лучше, чем здесь, на улице.

— И не говори, — соглашается со мной Кечошка, — совсем совесть потеряли, чистый воздух и тот продать норовим.

— Не то что ты да я наторговали. Хи, хи, хи! — не удержался, поддел я дружка.

Первую ночь мы провели в саду на берегу Куры, а ранним утром обыскали базар. Во всю глотку кричали повсюду мацонщики, всё уговаривали нас мацони купить. Но мы старались держаться от них подальше.

— Караманчик, у всех мацонщиков — ослы, мацони у них, наверное, тоже из ослиного молока, не иначе, — сказал Кечо.

Это мне совсем не понравилось.

Солнце, между тем, поднялось выше, и его золотые лучи всё больнее жалили наши затылки.

Пот струился у меня по лбу, и капли его жгли глаза. Но всё-таки я успел заметить, что богачи здесь живут в больших каменных домах, в верхних этажах, а беднота ютится в глинобитных мазанках. И что обитателям каменных домов и верхних этажей лень носить мусор вниз, поэтому они выкидывают его прямо из окон на голову несчастным беднякам. Те бранятся, грозят, проклинают сытых и благополучных богатеев, а эти живут не тужат, наслаждаются своими богатствами и день ото дня становятся всё жирнее и нахальней.

Несмотря на жару, улицы были полны людей.

«Интересно, — подумал я, — все гуляют как на празднике, а кто же всё-таки работает?»

Кечошка словно в душу мне поглядел и говорит:

— Караман, парень, этот Тбилиси не мёдом ли помазан? Что люди как пчёлы к нему стремятся?

Я с сомнением пожал плечами и в ответ тоже спросил:

— Как ты думаешь, что это за запах такой, прямо в нос бьёт. Не мёдом ли пахнет?