Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

— На свирели играть умеешь?

— Нет!

— А плотничать, камни тесать тоже не умеешь?

— Нет, батоно!

— Какой же ты рачинец?! Рачинец к мастерку и молотку сызмальства, как к своим пяти пальцам, привычен, а о тонэ и кастрюльном деле и говорить нечего. А ты откуда такой взялся, никакому ремеслу не обучен?

Что мне было ответить, я словно к месту прирос, рот разинул.

— Что смотришь, так и будешь стоять с разинутым ртом! Ну иди, иди себе с богом, может, на какой улице и не хватает такого ротозея, а мне ты не нужен, мне каменщика подавай! — и ушёл.

А я так и остался стоять, ни звука не смог произнести. Когда человек в куладже спросил, не ищу ли я работы, в сердце моём зажёгся огонёк надежды. Может, и впрямь, наперекор дурному глазу несчастного Кечошки, ждёт меня удача? Но огонёк этот быстро испепелил мою надежду и так же быстро погас. Печально побрёл я жаркой улицей. Раскалённая мостовая немилосердно жгла подошвы.

Эх, думал я, благословенна родная моя Сакивара, там хоть босым пройтись можно, идёшь себе, мягко так ступаешь, а в городе каменные мостовые измолотили, изодрали мне все ступни. Да, в городе многое из камня. Сердца людей тоже будто каменные, холодные, жестокие. Брожу я, брожу по улицам, ищу себе подходящее дело, что-нибудь полегче, а то камни таскать — увольте! Надоели мне камни да каменные глыбы. Мало того, что в Кутаиси, таская их, сломал себе спину, так нет же, ещё и в Тбилиси таскай, убиться что ли из-за этих проклятых прикажете? Положить себе безвременно на сердце большущий камень! А впрочем, если я здесь и помру, некому даже и за упокой души помолиться. Наверное, и могилы не удостоят. Кому до Карамана дело!

На углу улицы прямо на меня налетела девушка в белом платье. Остановилась. Взглянула, уставилась на меня в изумлении и вдруг заулыбалась. Я тоже улыбнулся в ответ, — за это денег не берут. А девушка не больше, не меньше, бросилась мне на шею, обняла и ну целовать. Улыбка на моём лице так и застыла. Тут девушка снова поглядела на меня и говорит ласково так:

— Когда же это ты, родимый, приехал, почему молчишь. Тётушка ничего мне не передавала?

— Какая ещё тётушка? — вытаращился я на неё.

— Как какая? — видя моё замешательство, девушка тоже смутилась. Потом спрашивает:

— Разве ты не Вануа Тандилашвили?

Я сначала было хотел солгать, да мол, потом подумал, что враньё до хорошего не доведёт, и сказал:

— Нет, генацвале, Караман я, Караман Кантеладзе.

— Ой, глупая моя голова! — Девушка зарделась, как малина, и в смущении бросилась бежать от меня.

Ну, словом, что тут долго рассказывать. Кто-то принял меня за родственника да наградил поцелуем. А жаль, что всё так быстро кончилось! Хороша была девушка, и сладок поцелуй! Щека у меня горела, и я долго провожал её взглядом, пока она совсем не скрылась из виду, и всё думал, может, хоть разок оглянется, но девушка не оглянулась.

Печалью отозвался во мне поцелуй этой девушки. Я повернул назад, в надежде догнать её, пристально вглядываясь в лица всех проходящих в белых платьях. Её нигде не было. Но одна из девушек показалась мне похожей на Гульчину; сердце моё так и упало от того, что она, не обратив на меня никакого внимания, прошла мимо. И тут Гульчина безраздельно завладела моими мыслями. «Ах если бы она действительно оказалась рядом и вот так обняла бы меня, а?» — думал я. Уж тогда, очевидно, в четвёртый раз принял бы я святое крещение и никакая смерть меня не взяла бы, жил бы да поживал многие века, как Мафусаил.

Должен вам признаться, что таких красивых девушек, как Гульчина, в городе много. Вероятно, все они приезжают из деревень.

Гульчина ведь тоже собиралась учиться в городе, — ни за что не поверю, что именно здесь, в городе, рождается такое множество солнцеликих красавиц!

У нас в Сакиваре одна такая красавица — Гульчина, а в городе их — тысячи! Счастливчики живут в этом городе! Если есть у человека хоть малая толика умения и привлекательности, — выбирай себе любую, какую пожелаешь! Это я так, для красного словца говорю, а то ведь мне, кроме Гульчины, никого не надо! Пропади все эти красавицы пропадом!

«Может, Гульчина уже здесь, в городе, и ждёт меня? — от этой мысли в душе моей зацвели розы: — Вот идёт она по улице, освещая всё вокруг улыбкой, на ней красивое шёлковое платье, коса на грудь переброшена. Ребята следуют за нею голубиной стаей, а она, задумчивая, ушедшая в свои мысли, не обращает на них никакого внимания. Меня она ищет, одного меня!

— Ау, Гульчина! — зову я её издали.

Она вертит головой, как оленёнок, узнает мой голос и всё ещё не веря, что я могу оказаться здесь, рядом с нею, недоверчиво вскидывает на меня глаза.

— Гульчина, Гульчина, это я!

— Караманчик, милый ты мой! Каким ветром тебя сюда занесло мне на радость!

Я беру Гульчину под руку, мы идём, а городские парни с завистью смотрят нам вслед. Пусть себе смотрят, если Гульчина будет рядом со мной, мне сам чёрт не страшен.

— Где ты живёшь? — улыбаясь, спрашивает она.

Я не могу скрыть от неё правды и рассказываю ей всё подряд, без утайки.

— Это ничего, главное, не отчаивайся! — обнадёживает Гульчина. — Чтобы познать истинную цену жизни, надо многое выстрадать, если проживёшь жизнь в праздности, в весельи, не почувствуешь настоящего её вкуса.

Мы входим в огромный дворец.

— Всё это твоё, с сегодняшнего дня и твоё, и моё, понимаешь? — говорит она. Я обнимаю рукой её стан, и мы вместе возносимся высоко в небо…»

Вдруг я почувствовал, что споткнулся о камень, с головы моей свалилась шапка, и я больно обо что-то стукнулся, мгновенно слетев с небесных высот на грешную многострадальную землю.

— Дохлая собака, глаз у тебя нет! Что ты тычешься, как слепая курица? — выругался кто-то рядом.

Я открыл глаза, вижу, рядом на земле лежит человек с привязанным к спине гробом. Тут только я и сообразил, что так загромыхало, когда я ударился головою. Мужчина с трудом поднялся, поправил на спине гроб, выругался ещё разок и пошёл своей дорогой.

Взглянул я на него и почувствовал, как тело моё покрылось холодной испариной, — мне показалось, что из огромного красного гроба высунулись человечьи ноги и самостоятельно шагают пустынной улицей.

Я не знал, конечно, кого уложат сегодня в этот гроб, но пока что в нём оказались разбитые мои мечты.

«Хорошо ещё, — подумал я, — что гроб не упал мне на голову, — вот было бы удовольствие!»

Неподалёку купил я хлеб, шёл по улице и уписывал его. Вдруг кто-то меня остановил:

— Ты что это, друг, чёрствый хлеб гложешь? Идём со мной, заработаешь на горяченькое.

Я проглотил довольно большой кусок и сказал:

— Это уж смотря какое дело, батоно.

Человек привёл меня к новеньким тесовым воротам. Зашли во двор.

— Видишь вон те большие камни, снеси-ка их в овраг и те маленькие, что кругом валяются, тоже подбери, заплачу тебе, сколько следует, и обедом угощу.

Я оглядел двор оценивающим взглядом и увидел, что работа тут не по мне:

— Эти камни, батоно, придётся выкорчёвывать, они так вросли в землю, что даже вдвоём их не сдвинуть с места.

— Что, что ты городишь! По-твоему, значит, чтобы очистить этот двор, мне придётся вызвать сюда всё войско русского царя?!

— Ваша воля, батоно!

— Берись-ка за работу, не ленись. Вознагражу тебя достойно.

— Что говорить, батоно, ежели мне весь этот двор подарите, и то один не управлюсь, и всё тут! Вон эти мелкие камни, так их, если желаете, уберу, это пожалуйста, возьму с вас недорого. А те, увольте, нет!

— Мелкие, ха-ха! Нашёл дурака, с мелкими я и без тебя справлюсь, позову соседских мальчишек, они мигом их унесут. А раз так, давай-ка отсюда подобру-поздорову! — и он волосатой рукой указал мне на ворота.

Я ещё раз взглянул на каменные глыбы и убедившись, что хорошего из этого ничего не получится, молча вышел.

В полдень стало невыносимо жарко, кругом всё словно в огне раскалилось, и я свернул к Куре, — у воды всегда небольшой ветерок.

Отмель кишела голыми мальчишками — одни валялись на песке, другие с визгом и хохотом плескались в воде. «Жаль, — подумал я, — нет здесь волов, вцепиться бы какому-нибудь в хвост, и давай! — прямо на середине реки оказаться». Решил, войду по пояс, авось прохлажусь немного. Разулся, положил одежонку под камень, каракуль свой на камень надел и вошёл в реку по колено. Хорошо мне стало, приятно так. Окунусь-ка с головой разочек, подумал я. Окунулся раз, другой, третий, как гусь, вылез на берег, отряхнулся и лёг на песочек. Тут я заметил длинного худого парня, державшего в руках тоненькую палку, рядом с ним стояла такая же тощая, пёстрая собака.

Парень закидывал палку в реку, а собака стремительно кидалась в волны и выносила её на берег, дрожа всем телом и отряхиваясь, подбегала к хозяину и вручала ему палку, которую несла в зубах.