Обмануть судьбу - Элеонора Гильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аксинья радовалась за подругу, но ясно читала на лице ее беспокойство. Решили подруги, что положит Фиса маленький ножичек под постель и, порезавшись в укромном месте, испачкает простыню.
Первый день свадьбу играли в доме жениха, в Соли Камской. Деревенские гости с восторгом оглядывали просторный дом в два этажа, большие амбары с солью. Ермолай налегал на крепкое вино, привезенное с южных, пропитанных солнцем земель, а Галина все не верила своему счастью. Даже бабка Матрена присмирела, не поминала про грешниц и божье проклятие.
Веселясь, кружась в задорном танце с мужем под звуки балалаек и свирелей, Аксинья порой перехватывала тревожный взгляд подруги. Бледная, осунувшаяся, Анфиса каждый миг помнила о своем бесчестии. А гости потешались над невестой: мол, смущается, бедняжка.
Ранним утром, еще до того как запели петухи, трясущаяся Анфиса среди устроенных на ночь гостей нашла Аксинью.
– Не получилось у меня, – рыдала она. – Понял все Лаврентий. Позор мне.
Аксинья вытащила ее из дома в сени, по-городскому просторные, стала успокаивать, гладить по простоволосой голове.
– Аксинья, – выскочил в сени взъерошенный Лаврентий, – выйди.
Она, оставшись у двери, слышала, как сбивчивым шепотом Анфиса рассказала мужу правду, как получила оплеуху от разгневанного Лаврентия.
Утром гостям показали доказательство девства молодой супруги, свадьба переместилась в Еловую, к родителям невесты.
Через пару месяцев радостная Анфиса приехала из города в родную деревню. Первым делом побежала к подруге. Муж простил ее прегрешение, и хотя порой прикладывался к ней тяжелой пятерней и обзывал, но любил без памяти.
Аксинья и Григорий, приехав в Соль Камскую, непременно заходили в гости к Анфисе и Лаврентию. Тот косился недовольно на женину подругу, знавшую слишком много. Но хозяином был радушным и гостей привечал чин по чину.
* * *
Аксинья привыкла к своей роли замужней бабы, к хлопотам по хозяйству, пробуждению с первыми петухами, заботой о муже. Перестали быть для нее наказанием и ночи: то ли дело в чудодейственном снадобье с китайской травой, то ли в ней пробуждалась женщина. Теперь и сила его объятий, и укусы, и животная страсть уж не пугали жену, только радовали как доказательство его любви. Муж ее баловал: дарил то бархат, то зеркало, то скрыню – чудную шкатулку с замочками. Она его любила со всем жаром юного сердца.
Тоска по родительскому дому стала уходить в прошлое. Аксинья часто навещала мать, шушукалась с ней в светлице, спрашивая мудрого совета. Уходя, не смотрела уже она с тоской на родителей, брата, печку, где столько в детстве провела ночей, с охотой шла домой к мужу и своему еще немудреному хозяйству.
Ульяна охала и жаловалась подруге:
– Драчливый дитенок у меня в животе сидит. Мальчишка, я так думаю!
Аксинья подставляла ладонь, ощущала толчки и завидовала подруге.
Ульяна с Зайцем жили душа в душу, оба оказались смешливы и неугомонны, подходили друг другу как два сапога пара. Даже раздувшаяся, как шарик, Ульяна для мужа была «цветочком» и «любой».
Анна смотрела, смотрела на Аксинью, в канун Рождества не выдержала и спросила дочь:
– Дочь, ты все с котенком своим возишься… А пора бы уже и о детках думать.
– Так думаем… – смущенно хихикнула, – стараемся!
– И трав ты не пьешь дурных?
– Матушка, ты что? Нет, конечно! Гляжу на Ульяну и мечтаю…
– Наша порода-то плодовитая… Бывает, с одного раза брюхо растет. И я, и мать моя… Может, тонка ты еще… Рано, вот Бог пока и не дает.
В январе, на Крещение Ульяна почуяла, что рожает. Глафиру звать отказалась:
– Чтоб ноги ее в моей избе не было!
Потому Анна, Маланья и Аксинья помогали Ульяне разрешиться от бремени. К изумлению опытных баб, дите явно торопилось на свет Божий. К вечеру молодуха родила сына.
– Крепкий, горластый, – шлепнула Анна по заднице младенца.
Аксинья перерезала пуповину. Ульяна стонала:
– Мамочки… Боль какая!
– Бабоньки, у нее в животе кто остался! – вскрикнула Маланья. – Что за диво!
– Двойня у нее! Надо Глафиру звать. Вон Ульянка уже в беспамятстве. Беги, Аксинья!
Глафира не сразу согласилась помочь:
– Что сразу не позвали? Там видно было сразу, что двойня. Ульянка, разобиженная, кланяться не хотела. А зря!
– Баба Глаша, давай скорее. Худо ей!
Глафира сделала все, что могла. Второй ребенок не хотел тело матери покидать, измучив ее до предела. Ульяна то приходила в себя, успев прошептать: «Прогони знахарку», то вновь теряла сознание. Она уже не кричала, а стонала надрывным голосом.
– Ножками дитя идет, и слабое. Первый все соки материнские высосал, второму не остались. Надо вытягивать ребенка, а то мать помрет.
С ужасом наблюдали бабы за знахаркой, которая по локоть в крови возилась над роженицей. Второй ребенок и правда оказался маленькой, заморенной девчушкой. Она даже не подавала голоса, пока Глафира не перевернула ее верх ногами и не хлопнула хорошенько. Девчушка замяукала, жалостно и тихо.
– Не жилица, – безжалостно постановила она, вытерла руки и поковыляла к своей избе.
Анна долго оставалась с Ульяной, промокала лицо роженицы, поила ее отваром, приготовленным Аксиньей. Заяц ходил ни жив ни мертв, переживая за жену и детей.
– Тетя Нюра, как они? Обойдется? – заглядывал он в глаза бабе.
– Хорошо, соколик, обойдется, пожалеет Бог, – обнадеживала Анна и молилась на образа.
Аксинья так устала, будто сама рожала. На рассвете она вернулась домой, упала на лавку и проспала до позднего вечера. Муж тихо трапезничал, и Аксинья была ему благодарна, что не будит он ее, жалеет.
Сонная, сползла она с лавки в одной рубашке и оказалась у мужа на коленях. Усы щекотали ее шею, а руки Гриши уже оказались на груди.
– Кого там подруга твоя родила?
– Двойня у нее, мальчик с девочкой, – тихо ответила Аксинья.
Через пару дней Ульяна пришла себя. Сын задорно кричал и требовал молока, а дочка день ото дня слабела. Александровский священник при крещении нарек мальчика Антоном, девочку – Аглаей:
– Имя моих деда и бабки, – выбрал Георгий Заяц.
Горевать по таявшей Аглаше матери было некогда. Тошка не давал Ульяне ни минуты покоя. Проснувшись в любое время, он истошно орал, пока не оказывался на ее руках. Аксинья и Анна помогали молодой матери со стряпней и стиркой, баюкали Тошку, как родного.
– Какой черноглазый да темненький! И родился с волосами! – восхищалась Анна. – Красавец! – Она тосковала по
