Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

– Нет, Гриша, что бы я о тебе ни узнала, это любовь мою не уменьшит, не погасит… Не верю я, что ты мог плохое что совершить сам, по выбору своему. А если судьба заставила, это не твой грех, – убеждала жена.

– А ты мудра… Уж не знаю с чего…

– Рассказывай!

– Отрок тот меня напомнил. Напомнил, как меня избивал серб по приказу Абляза-аги…

Григорий

Туманной дымкой застилало Гришин дом, родителей, братьев-сестер.

Помнил он свои ощущения. Вот в руках сочная розовобокая груша. Сок стекает по подбородку. Старшая сестра Вера ругает и тут же хохочет, смешно закатывая глаза.

Помнил шершавые руки отца, когда тот спускал его с телеги.

Помнил, как нравилось ему смотреть в голубое небо, на яркое солнце. Он спорил и всегда выигрывал, мог дольше всех не отводить глаза от южного светила.

Четко, как сменяющиеся картинки на лубке у скоморохов, он запомнил день, когда татары пришли в их деревню. Беш-беш – так называли они грабительские набеги на московитов.

Не звенели колокола на церкви, не кричал никто истошно «Татары идут!». Не успели.

Бешеным вихрем пронеслись всадники в островерхих шапках по деревеньке, снося головы мужикам. Кто-то из обитателей деревни успел схватить топоры, вилы, лопаты… Да без толку. Изверги рубили направо и налево, поджигали бедные домишки. И гортанные громкие крики вспарывали деревенскую улицу.

Татар не интересовал тот жалкий скарб, что можно было найти в избах. Им нужны были люди. Товар. Будущие рабы.

Жалкой кучкой сгрудились деревенские на пятачке, окруженные пылающими развалинами того, чтобы недавно было их домами, их жизнью.

Жизнь закончилась. Началась неволя.

Крепких мужиков, молодых баб и детей лет с семи крымчаки связали веревкой и погнали. Остальных – зарубили на месте. Иссушенная земля впитывала жизненные соки тех, кто недавно ходил, работал, смеялся. Дети недоуменно косились на кучу рук, ног, голов, окровавленных тел, не в силах принять свершившееся зло.

Гришке тогда не исполнилось и семи лет, он мог оказаться в кровавой куче, высившейся в конце улицы. Там оказались младшая сестра, друзья, соседские мальчишки.

Ему повезло. Предводитель татар, Арслан, мерил по своей здоровенной сабле: выше сабли – живешь, ниже – голову с плеч. Гриша для своих лет был высок и крепок, потому голову сохранил.

Гришка думал, что татар много. А оказалось: всего-то семеро. Пленников много больше.

Зной. Жажда. Ноги заплетаются. Руки опухают от веревок. А татары только орут что-то обидное на своем поганом языке да хлещут плетью. Мол, шагайте быстрее.

Привал днем. Скудная каша. Если повезет – с двумя волоконцами мяса, что отобрали у местных.

Пленники все озирались, надеялись, что будет погоня. Спасут их сородичи, отправит богатый барин за ними людей. Не дождались. Страшно в степь за татарами идти. Ничего, одной деревенькой больше, одной меньше – не беда. Для барина ущерб невелик.

Путь в Крым был долгим. Из трех с лишним десятков русских довели татары только двадцать. Кто сам помер в пути, троих мужиков зарубили. Смельчаки ночью напали на стражников. Одного мужика татары убили на месте, двоих прибили к столбу. Среди двух мучеников был отец Гриши, подбивший остальных на риск. Надеялись спасти баб и детей. Да Бог оставил милостью своей несчастных рабов.

Мать Гриши – шла, упала, татары потормошили – мертвая. Сестра четырнадцати лет, десятилетний брат брели рядом с Гришей.

Потом стало легче. Жар помягче, трава зеленая, плодов, диких, кислых, с горчинкой, вдоволь. Возле дороги растут – бери да ешь. Язык татарский учился сам собой. Ноги привыкли к дороге. Один из татар, тот самый Арслан, даже подкармливал маленького Гришку. Похож на сына, такой же чернявый, угрюмый и упрямый.

Кафа ошеломила пленников величиной и разноязыким гулом. Татары продали пленников, выручили свой барыш. Русских покормили, помыли, одели, чтобы подороже продать. Мужиков – отдельно, баб – отдельно, детей – отдельно.

Невольничий рынок пестрел: и чернокожие белозубые рабы (Гришка чуть шею не свернул, на чудо глядючи), и смуглые с бронзовым отливом, и русоволосые мужики, бабы, девки, дети ждали покупателя. Кто понурил голову, кто с вызовом смотрел на важных купцов и евнухов, приценявшихся к живому товару, кто шептал проклятия.

Сестра Вера была хороша, со своими волнами темных волос, точеным носиком, хитрым прищуром кошачьих глаз. Продавец содрал с нее одежку и стал крутить во все стороны, показывая прелести. Гришка отворачивался от того помоста, где показывали его сестру, а глаза все равно возвращались к Вере. Видел, что покупатели жмутся, не дают тех серебряных, что стоила девка. Продавец стал крутить ее сосок, чтобы налился он розовым соком, щипать живот… Гришка закрыл глаза, и слезы полились, как ни крепился малец. Вера пела колыбельные, Вера подтирала сопливый нос… А теперь, раздетая, выставлена на потребу всем… Открыл глаза – и нет ее уже. Не видел он, как увели сестру.

Брата забрал узкий худой носач в зеленом узорчатом кафтане. Ему, как лошади, проверили зубы, пощупали мышцы. Зазвенели монеты, которые худой передал продавцу. Тот с подобострастием кланялся покупателю, видно, влиятельному человеку.

Сам Гриша приглянулся важному купцу с тремя подбородками, хитрыми глазами и манерой беспрестанно шевелить пальцами. Мальчик так и смотрел на эти пухлые пальцы с беспорядочно нанизанными кольцами всю дорогу до каменного дома.

– Абляз-ага, – почтительно поклонился пожилой сухонький привратник.

Купец определил мальчишку в подручные к кузнецу Булату. «Добрый дядька», – сразу решил Гришка и немного воспрянул духом.

– Откуда будешь, карапуз? – русские слова звучали у кузнеца мягко, забавно.

– С Белогородщины.

– Земляк, значит, – залучились радостью узкие, в морщинистых веках глаза кузнеца. – Я с деревеньки под Путивлем. Татары пригнали?

– Да, напали. Кого перебили, кого в плен взяли.

– Бедолага. Ничего, привыкнешь. Я таким же мальком был.

Булат жалел пленника, не загонял его тяжелой работой. Больше учил, как металл отличать, как горн раздувать, как молот верно в руки брать, рассказывал байки про кузнецов.

– А ты… Тоже раб? – осмелился спросить Гриша.

– Нет. Уже нет. – Булат помрачнел. Мальчика мучило любопытство, но он молчал. Затаился со своими вопросами до поры.

Широкий, кряжистый, невысокий ростом, Булат будто врос в пол своей кузни. Коротко стриженные волосы под колпаком, узкие глаза, смуглое лицо – его было не отличить от местных.

Гришку нарядили в татарскую одежду: большие ему шаровары, кольмек – так звалась у крымчаков рубаха, выцветший илит – короткую безрукавку. Определили спать в каморке у кузни. «Шаровары, кольмек, илит, феса», – повторял паренек новые слова, и они перекатывались на его языке, как горошины.