Голос Незримого. Том 1 - Любовь Столица

ПАМЯТИ РЕБИКОВА

Твой гений был как та лазурная звезда,Что, далека земле, горит в созвездье Лиры, —И лира рук твоих сего чуждалась мира,Им еле слышима и еле понята.

Глушила наших дней трескучая тщетаТвои серебряно звучащие клавиры…И жил и умер ты, возвышенный и сирый,Как Лемм из твоего Дворянского гнезда.

Но пусть ты здесь всю скорбь пренебреженья снес,Твоих напевов, дух, сиявший нам, как Вега,Заслушаются там… всё небо, сам Христос —

Людского бытия и Альфа и Омега, —И человечески-печальная их негаУ юных ангелов исторгнет струи слез!

<1920>

РУСЬ – СВОЕМУ ЗАЩИТНИКУ

Мой защитник, верный воин!Весел, светел и спокоен,Ты иди в горячий бой.Я, как нежная супруга,Неизменная подруга,Хоть незримо, но с тобой!

Это я своей фатою —Мглицей тонкой, золотою —От врагов тебя хранюИль, застлав их взор туманом —Голубым своим саяном, —Их под твой удар маню.

Травы-косы одр твой стелют,Ветер-голос колыбелитТвой недолгий отдых-сон…Скачешь ты – вослед лечу я,Пал – и я клонюсь, врачуя,Утишаючи твой стон…

И любовь моя навечно!Пусть вернешься ты, увечный,Слеп, безрук или безног,Для меня, мой любый воин,Будешь всё, как ясень, строенИ, как сокол, ясноок!

Я приму тебя в объятья;В бело-сине алый плат я,Что ты добыл, уберусь, —И забуду ль ту услугуЯ – боев твоих подруга,Я – твоя родная Русь?!

<1920>

1921–1931

В ИЗГНАНИИ

1

Подошла к распахнутой двери.Боже мой! Вновь весна… Неужель?И я снова живу и верю,Хотя верить и жить еще мне ль?

Мне ли, русской, нищей, бездомной,Что унизил и друг, и враг,Мне, которой весь мир – этот темный,Как тюрьма, замкнутый барак!..

Но холмы так синеют, оттаяв,И так розов миндальный нимб…Вечным снегом белей горностаевТолько дальний блестит Олимп!

И невольно уста размыкаюИ рукою ищу свирель.Жить, чтоб петь о родимом крае!Петь и жить… Хотя, Боже мой, мне ль?

Февраль 1921Салоники

2

Васильку Бессмертному

И эллинские небеса,И вешний ветр, и розы ранние,И чаянья, и горевания,И чьи-то синие глаза…Сижу, склонивши взоры вниз,Объята грезами запевшими, —Между перстами ослабевшимиЦветок земли чужой – нарцисс.

Душа ж, отсюда далека, —Там… в пепельных туманах севера,В стране не алых роз, но клевераИ – не нарцисса, – василька.

Теперь там высь едва синя,Там вихри снежные и таянья,И горевания, и чаянья,Как у меня! как у меня!

О! под родные б небеса,Где весны слаще и кручиннее…Вот почему милы мне синие,Славянски-синие глаза.

Февраль 1921Салоники

3

Там, где в золотой античной давностиЖили смертные, не зная слез,Где невиннейшие Хлои, ДафнисыШли, пася своих овец и коз,

В вечер марта дымчато-сиреневыйСредь курчавых и блеящих стадМы идем двумя немыми тенями,Слив увлаженный печалью взгляд…

Мы свой рай – свой край родной – утратили, —Так нам можно ль счастием дохнуть?И в Аркадии судьбой карательнойНам тернистый уготован путь…Вот – на каждой ранней бледной примулеСлезы наши горькие блестят.О, мой друг! Не я, так ты хоть вымолиРадость возвращения назад!

1921Салоники

4

Заря полморя золотила,А в палево-прозрачной высиВис треугольник журавлиный,Как тонкий черный амулет.Я всё простила… Я твердила:«О, стая птиц, остановися!Да в чем же, в чем я столь повинна,Что мне нельзя умчать вослед?»

Заря полнеба золотила,И на воздушно-желтом фонеВычерчивался рядом стройныйРодной и чуждый силуэт.Я всё забыла! всё простила!Я стала любящей, влюбленней.Так неужель я недостойнаВернуть всё счастье прежних лет?

Заря полмира золотила,И мчались птицы неземные,И огнь священный, огнь любовныйВновь вспыхнул в нас, во мне и в нем.О, неизменнейший мой милый!О, незабвенная Россия!Мы друг пред другом все виновны,Но, всё простивши, всё вернем.

1921Салоники

5

Дни изгнанья… горчайшие дни!Их не петь, а замалчивать надо.Мне ли малая даже услада?Мне ли, мне ль и заката огни,Запах астр из осеннего сада?..

Улыбаться уже не могу.Губы сомкнуты, как у пустынниц.Шаг устал от дорог и гостиниц…Вот вчера, чтоб рассеять тоску,Забрела в королевский зверинец.

Вечер так же печальнейше шелВ небесах зеленеющих, дальних…Лист на тополях пирамидальныхОбрывался, трепещущ и желт…Много, много нас, сирых, опальных…

А за сетками, как веера,Как живые большие тюльпаны,Жарко-пламенны, пышно-багряны,Утопая в разливах пера, —Чужды взору, гуляли фазаны.

Вдруг вдали – средь пустого лужка —Увидала со странной тревогойЯ оленя, стоявшего строго,Светло-черные вскинув рогаК серебристому лунному рогу.

Устремивши на север свой взгляд,Замер он, весь томясь и не движась…О, простор! О, болот моих рыжесть!О, олень, мой по горю собрат!Скоро ль, скоро ль я с ними увижусь?..

Осень 1921София

6

Побегу – и чуть дышу, усталая…Петь едва начну – и перестану.Лишь в молитве сладко гнуться стану.Кончено. Намного старше стала я.

Кос моих померкнувшее золотоУж заткали пронизи седые.Лишь глаза, как прежде, – молодые —Непонятно и ненужно молоды.

Жизнь промчалась, яркая, как пошевниС золотым гремучим колокольцем…Счета не было цветам и кольцам!Уйма было дерзости хорошей в ней!

Надорвались кони в скачке бешеной, —Пали, вороные, в синем всполье…Да, пора пешком на богомольеМне, как все мы, русские, кромешенной…

Пробираться в пустыньки смиренныеПод дощатое глухое било, —Позабыть про всё, про всё, что было!Даже и про то… про незабвенное…

Будь, душа, по-новому веселой ты! —Со Христом счастливы и седые.Но глаза мои, столь голубые?..Но глаза, что неугасно молоды?..

7

Лампаду синюю заправилаПеред московскою иконой,Благословенной, серебрёной,И стала около за ПравилоТворить молитвы и поклоны.

Вдруг воздух комнаты натопленнойЗапах знакомой чайной розойИ легкой – русской – папиросой…Качнулась, ахнула озлобленно,Взглянула, полная вопроса….

Два слова. Два лишь! И… всё брошено.Вновь – мир, и лунный хлад крещенский,И санный путь, наш деревенский,И лик твой нежный, запорошенный,Тот лик таинственнейше женский!..

Кафе: убитые латании,Хромающие уанстэпы.А мнилось – вкруг леса и степи,И птичий свист, и пчел летания!..Нет! Не порвать мне наши цепи.

Весной московской, волжской, крымскоюМы связаны нерасторжимо.Прости, Господь! Одной земли мы, —Сквозь грех и радость серафимскуюНесем обет свой нерушимо.

<1922>

СНОВА СТАНЕТ ПРЕКРАСНОЮ РУСЬ!

Хороша была некогда Русь,Как княгиня лесная Феврония,Стан прямой, белоснежный убрусИ лицо под ним солнца червленнее!

Днесь неможет прекрасная Русь,Что ни день, то темней и сутулее…Я ли Богу о ней не молюсь?Но одна за нее умолю ли я?Помогли бы угодники ейТой молитвой, чья сила изведана,Да рукою ее сыновейПоруганию мощи их преданы.

Но проснулася совесть и в них:Плачут темные, каются дерзкие…Скоро примут пришельцев иныхЛавра Троицкая и Печерская.

И простят Иосаф, Гермоген,Сергий с Тихоном и Митрофанием.И пошлют нам от Китежских стенБлагодать розовейным уханием.

Запоют соловьи, снегириВ рощах, выросших вместо повыжженных,Всколосятся, златясь, пустыри,Мир и ласка затеплятся в хижинах…

Снова станет прекрасною Русь,Как святая княгиня Феврония.Лик так солнечен! Волос так рус!И венец всех светил серебрённее!

<1922>

ИЗ СКИТАНИЙ

Шумен, Сливен, Тырново, Загора,Встречи мимолетно-золотые.Поезд, мчащий всё быстрей и громче…Гордые оснеженные горы,Люди загорелые, простыеИ прелестнейший болгарский момче…

Взор его – как взор балканской серны,Рот его – как роза в Казанлыке,Брови – выгнутее стручьев перца.Было что-то близкое безмерно,Милое до жути в этом лике,От чего вдруг встрепенулось сердце!

Петербург, Москва, Царьград, Афины, —Мало ль я прекрасного видала?Мраморы, майолики и фрески,Юноши, как раджи, как дофины,Под панамой белой взгляд усталый,Взгляд палящий из-под алой фески…

Всё ж я буду помнить долго, долгоВстречу мимолетно-золотую,Он же не забудет о рускине,Говор чей журчит нежней, чем Волга,Губы, рдея, манят к поцелую,А глаза грустны и еле сини.

<1922>

НЕЗАБВЕННОЕ