Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному - Сергей Сеничев

Года за два до смерти стал пугающе слабеть, но лечиться и вообще что-нибудь в жизни менять отказывался наотрез. Умер в 36 — полностью изможденным и раздавленным жизнью…

Из письма СЕЗАННА Эмилю Золя: «Я забываю свое горе, только когда выпью стаканчик. Я всегда любил вино, теперь я люблю его еще больше. Я напивался, я буду напиваться еще больше»…

Признанного мастера французского городского пейзажа УТРИЛЛО споила бабушка. Она потчевала подверженного нервным припадкам мальчика «шебро» — смесью из бульона и красного вина, считавшейся у лиможских крестьян верным лекарством от нервных приступов. Снадобье не помогло: припадки лишь участились и преследовали художника всю жизнь. А вот привыкание детского организма к алкоголю случилось, и уже в 12 лет мальчишка сбежал из дому и был обнаружен полицией в лесу — мертвецки пьяным. Впоследствии, обучаясь в коллеже, юноша экономил на карманных деньгах, чтобы выкроить на рюмку абсенту. Когда ему отказывали в стакане вина, Морис хватался за нож, грозя покончить с собой. Снискал стойкую славу пьяницы и скандалиста (разгромы в кабаках, ночевки в полицейском участке и т. п.). На Монмартре его звали Литрилло…

Он беспробудно пил практически до смерти (умер в 72 года). В 1950 году — еще при жизни художника — один из его пейзажей был продан с аукциона за 8 миллионов франков. Таких денег тогдашние коллекционеры не платили ни за Моне, ни за Дега. А когда-то Морис Утрилло отдавал свои работы за порцию аперитива…

С определенного момента ПИАФ уже не выходила на сцену, не опрокинув предварительно несколько рюмашек коньяку. За последние двенадцать лет она пережила попытку самоубийства, четыре автомобильные катастрофы, четыре курса дезинтоксикации, три гепатических комы, один приступ безумия, два — белой горячки и семь различных операций…

Если прав был старик Мендель насчет наследственности — а старик Мендель был прав! — иначе выйти и не могло. Легенда гласит, что родилась «воробушек» на одном из парижских тротуаров: ее мать, певичка кабаре, попросту не успела добежать до больницы. Что, конечно, легенда. Мамашу действительно прихватило на улице, но вовремя появившиеся полицейские успели доставить роженицу в больницу Тенон (Китайская улица, 4), где Эдит и явилась на свет в присутствии по меньшей мере двух свидетелей из числа тамошнего медперсонала.

А вот насчет того, что заботиться о дочке 20-летняя Аннета Джованна Майар не захотела и практически сразу же передала кроху на воспитание своей пьянчуге-маме — факт. Бывшая дрессировщица блох вдова Майар пила по-черному. Одна из сводных сестер Пиаф вспоминала: «Бабушка и ее старик, отбросы общества, две губки, пропитанные красным вином». «Алкоголь, — говаривала СОРОКАЛЕТНЯЯ СТАРУХА Майар, — и червячка заморит, и силенок придаст». И щедро разбавляла молоко для девчурки красненьким винцом. Насчет силенок — ошибочка вышла: вскоре внучка ослепла. С точки зрения тогдашней медицины — полностью. Выбравшийся с фронта в отпуск отец отобрал двухгодовалую Эдит у выпивохи и отвез к своей матери — в Берне.

В отличие от первой бабки, Луиза Леонтина Дескамп (она же «мама Тина») занимала положение — владела домом терпимости. По другим данным, служила при борделе кухаркой, ну да не суть. Суть в том, что няньками малышки стали проститутки. Спустя пару лет бабушка Луиза в компании и по наущению сердобольных шлюх отвезла слепую малютку в один из монастырей — паломники ходили туда за исцелением к святой Терезе. И чудо свершилось: девочка прозрела и до конца жизни молилась своей избавительнице. Правда, есть сведения, что хозяйка заведения обещала, что если чудо произойдет, она передаст церкви 10 тысяч франков…

Судя по всему, история про прозревшую малышку — тоже чистой воды выдумка. Множество родственниц Пиаф впоследствии признавали: да, со зрением у нее обстояло неважно, но слепая? — «сказки»! Той же точки зрения придерживалась и директриса школы, которую посещала будущая звезда (а она посещала школу всего год): проблемы с глазами у девочки были, но не более того. Доподлинно же известно лишь то, что в детстве Эдит и вправду страдала кератитом обоих глаз (осложнение после перенесенного гриппа). И даже носила полгода прописанную доктором повязку, после снятия которой прошептала: «Я вижу». Но со святой Терезой как-то попривлекательнее звучит (ну, что такое Билан без коньков Плющенки и скрипки Страдивари?)

Кстати, вскоре после прозрения девчурки мама Тина спихнула ее назад, на руки отцу-акробату. И дальнейшими университетами Эдит стал бродячий цирк. Папа показывал трюки, дочь громко и с чувством пела. Сперва «Марсельезу», потом песни покассовей, например, про несчастную соблазненную, которая «стала отдаваться каждому»…

Она и сама простиласьс детством рано, к 15 годам у девочки было уже столько мужчин, что вспомнить первого она откровенно затруднялась. Тогда же сняла номер в дешевой гостинице и принялась зарабатывать на жизнь самостоятельно — уличным пением. Потом было кабаре, на сцену которого за неимением нарядов вышла — впервые, это был ее дебют — в недовязанном свитере. Потом была большая сцена и настоящий успех, о котором написаны тома…

Любвеобильная и не слишком постоянная Пиаф меняла мужчин как перчатки. Единственной ее настоящей любовью был боксер Мишель Сердан. В 1948-м этот симпатичный француз стал чемпионом мира в среднем весе. Разделив с возлюбленным триумф, Эдит вернулась из Нью-Йорка в Париж. Ровно год спустя самолет, в котором Мишель летел к ней, разбился. В совершеннейшем отчаянии певица оказалась в больнице. Для успокоения нервов и от жестокой бессонницы ее принялись пользовать морфием. Ежедневная порция наркотика стала расти….

Из воспоминаний героини: «…я пустилась во все тяжкие грехи и докатилась до самой глубины бездны… Несмотря на то, что в конце концов мне удалось победить болезнь, наркотики превратили мою жизнь в ад, который продолжался четыре года… В течение четырех лет я жила как животное, как безумная. Для меня не существовало ничего, кроме укола, который приносил мне временное облегчение… Мои друзья видели меня с пеной на губах, цепляющуюся за спинку кровати и требующую свою дозу морфия. Они видели меня в кулисах, второпях делающую себе через юбку, через чулки укол, без которого я не могла выйти на сцену, не могла петь… Я и не подозревала, что меня ждет, когда согласилась на первый укол…»

В 1953-м она снова попадает в клинику. На сей раз в состоянии полной уже невменяемости. Видит чертей, разговаривает с духами, рыдает и поет по ночам, бегает по коридорам от воображаемых гномов. «Это последний раз, — сказала она доктору. — Или я вылечусь, или покончу с собой». Эдит утверждала, что от самоубийства в ту пору ее спасло лишь явившееся вдруг лицо матери, «которую я нашла в жалкой комнате на улице Пигаль, хрипевшую на постели «Мне нужна доза… моя доза». Аннет умерла в полном одиночестве, впрыснув себе запредельную дозу морфия…

Однако, излечившись, вроде бы, от наркозависимости, Пиаф вернулась в другую: после выписки «дозу» заменил алкоголь, порции которого также лишь увеличивались.

Эдит вспоминала, что в первый раз напилась «по-настоящему» после похорон дочурки: «Зашла в бистро и залпом, не переводя дыхание, выпила четыре больших стакана… После последнего глотка у меня всё закружилось перед глазами, острая боль пронзила голову и я повалилась на пол мертвецки пьяная… Рано утром, придя в себя, я поняла, что, как ни велика боль, алкоголь помогает забыться. И я начала пить…» И еще: «Мне всегда нужно было что-нибудь забыть: свою бедность или богатство… Ведь богатство не освобождает от страданий и желания избавиться от них».

О да, ей всегда приходилось что-нибудь забывать — не смерть близкого человека, так предательство очередного «мальчика» (об их именах наша героиня с некоторых пор предпочитала умалчивать). После одной из душевных драм и, естественно, после выступления (это происходило в кабаре «Версаль») Эдит потребовала шампанского — «много шампанского, которое мы пили с моей подругой Жинет и со всеми, кто хотел»… Извините, но дальше снова цитата: «Вскоре все завертелось передо мной, я упала на пол и на четвереньках, с лаем, поползла через зал. Я кричала: «Я — собака»… Жинет шла рядом, изображая, что ведет меня на поводке, и время от времени повторяла: «Да не кусайся ты, грязное животное!»

На другое утро она обычно сгорала от стыда и шла в церковь. Стояла перед Богоматерью на коленях и молила ее: «Вы же знаете, почему я пью, знаете мои мучения, помогите мне!» И обещала завязать. Обычно — на целый год. «Но вскоре я встречала нового мужчину, и все начиналось сначала…»

Друзья пили при ней только воду и кофе. Прятали от нее найденные бутылки. Она истериковала и украдкой опустошала нычки: запасы пива в аптечке (прятала за лекарствами), вино из-под кровати. Ночами тихонько — в ночных туфлях и на цыпочках — выходила на улицу в поисках открытого бара. Запои продолжались по два-три месяца…