Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному - Сергей Сеничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Постановлением народного суда был помещен в лечебно-трудовой профилакторий автор строк:
Возможно, я для вас в гробу мерцаю,Но заявляю вам в конце концов:Я, Николай Михайлович РУБЦОВ,Возможность трезвой жизни отрицаю
Он отрицал такую возможность всею жизнью.
Из Литинститута окончательно (после целой серии изгнаний и восстановлений) вылетел за очередную пьяную бузу в Центральном доме литераторов. Один из самых пронзительных лириков XX столетия вел полубосяцкую жизнь. Случайно или как уж там еще — был задушен гражданской женой в банальной пьяной драке…
Алкоголиком был Сергей НАРОВЧАТОВ. Из воспоминаний Окуджавы: «Дородная Галя, жена поэта, брезгливо оглядела меня и спросила: «А вы кто?» — «Я друг…» — кажется, так пролепетал я. — «Настоящие друзья с ним не пьют», — сказала она с отвращением»…
От чудовищной невостребованности пил прозванный «эмигрантом в профессиональную болезнь русских литераторов» Юрий КАЗАКОВ. Пил ежедневно и целеустремленно. Будучи досрочно выписан из очередной больнички «за нарушение лечебного режима» (проще говоря, за регулярные распития между капельницами), умер в захолустном военном госпитале в полной заброшенности…
Не слывший «трезвенником-язвенником» и до эмиграции (первый инфаркт в 1962-м он заработал именно на этой почве), за границей Александр ГАЛИЧ пил уже беспробудно:
Непричастный к искусству,Не допущенный в храм,Я пою под закускуИ две тысячи грамм.
Две тысяча — это четыре поллитры, если вы вдруг мимо ушей пропустили. Вряд ли строка сорвалось с языка одной рифмы ради… По свидетельству Нагибина, отец русской диссидентской песни помимо того еще и неслабо «наркоманился»…
Венедикт ЕРОФЕЕВ, Веничка… Просто открываем и перечитываем «Москву-Петушки». А следом «Шаги командора». Титаны XIX века писали всё больше о войне и мире, преступлении и наказании, отцах и детях, любви и ненависти, Ерофеев — вот как бы там ни было, но по первому плану пел выпивку и ее последствия. Хотя и чертовски изящно: «Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма».
Утверждал, что в 72-м году написал роман «Шостакович», который у него украли в электричке — вместе с авоськой, в которой лежали две «бомбы бормотухи»…
А — ВЫСОЦКИЙ?.. Шок после выхода в свет книги Марины Влади «Владимир, или Прерванный полет» случился необыкновенный: на глазах у читателей травимый и гонимый идол превращался в элементарного — пусть и незаурядного, но элементарного законченного алкоголика. Впрочем, если у населения Союза к этому моменту еще сохранялись какие-то иллюзии, то для москвичей текст русской француженки стал лишь сводом подробностей к давнему секрету полишинеля.
«Фактически в Москве не было ни одной психиатрической лечебницы, в которой бы он не лечился. Сотни врачей, медсестер и санитаров соприкасались с пациентом по фамилии Высоцкий» (М. Буянов, писатель-психиатр, в 1965-м целый месяц лично «этапировал» сосланного руководством «Таганки» на принудительное лечение актера из стационара в театр — на спектакли — и обратно).
Горькая правда, по версии вдовы, заключалась в том, что любимец публики спился задолго до начала артистической карьеры: «Ты начал с тринадцати лет напиваться»… Друзья юности Высоцкого едва ли не в один голос отвергали подобного рода постановку вопроса. Пиво, вино? — да, бывало, но напиваться — это уж извините. Однако согласно всем документальным данным, уже весной 1964-го Высоцкий был вынужден пройти первый курс стационарного лечения от алкоголизма. По настоянию близких. То есть это уже не начальная, уже тревожащая родных стадия заболевания.
Лечение подарило всего несколько месяцев передышки. За ней последовал новый срыв. И в 65-м пришлось прибегнуть к новой госпитализации… Далее, что называется, везде…
Даже самые ревностные из друзей не отрицают того, что остававшиеся до смерти шестнадцать лет поэт дрейфовал из запоя в запой. Исключение — почти полуторагодовой период с весны 71-го по осень 72-го. У Влади это звучит предметнее: «Шесть бутылок водки в день вычеркивают тебя из жизни». Француженка-жена утверждает, что роковую дату смерти удалось отсрочить лет лишь благодаря эсперали. Подробнее: «…иногда ты не выдерживаешь, и, не раздумывая, выковыриваешь капсулку ножом. Потом просишь, чтобы ее зашили куда-нибудь в менее доступное место, например, в ягодицу, но уже через несколько дней ты уговариваешь знакомого хирурга снова вынуть ее…» При этом коротко друживший с Высоцким в последние годы его жизни Михаил Шемякин клялся, что и Марина к тому времени стала злоупотреблять спиртным и тоже была вынуждена вшить себе таблетку. Как, впрочем, и сам художник…
Влади же первой представила мужа миллионам его поклонников и в качестве последовательного морфиниста: «Ты прямо переходишь к морфию, чтобы не поддаться искушению выпить. В течение некоторого времени тебе кажется, что ты нашел магическое решение. Но дозы увеличиваются, и, сам того не чувствуя, ты попадаешь в еще более чудовищное рабство»…
После выхода книги подтверждения наркотическому пристрастию Высоцкого посыпались как из рога изобилия. Золотухин вспоминал, как нелегко было передавать другу за границу с пилотами «Аэрофлота» наполненные морфием пузырьки из-под облепихового масла — раздобывать «снадобье» за рубежом было проблематичнее, чем в Союзе…
Алкоголь и наркотики, безусловно, перегружали и без того нещадно эксплуатируемый организм. Как результат — клиническая смерть летом 1969-го, долгая и тяжелая кома с отечностью мозга и отказом почки в 1977-м…
Не менее губительный эффект оказывал «допинг» и на психику героя. Известны воспоминания очевидцев нескольких попыток (либо провокаций) самоубийства, включая перерезывание вен на обоих запястьях во время болгарских гастролей 75-го года. С последующими путаными объяснениями коллегам: неудачно упал со стропил и т. п. История, конечно, запутанная, но вряд ли измышленная…
За годы, прошедшие после смерти Высоцкого, целый ряд квалифицированных психиатров констатировал несомненное присутствие в его жизни и творчестве почти тотальной маниакально-депрессивной составляющей. Спиртное и морфий играли роль одновременно глушителя и катализатора аффективных состояний. Мешая жить и помогая творить.
В 1978 году он дал немыслимое количество концертов — 150 (для сравнения: в 76-м — всего полсотни). Живых концертов, заметим. Далеко не всякий «фанерщик» позволит себе такой интенсивности гастрольный темпоритм. В случае же Высоцкого это, конечно же, было невозможно без неустанной подпитки организма «спецсредствами».
42-летний поэт и актер погиб от водки («…чем от простуд»), морфия и творческой одержимости. В известном смысле это трудно назвать иначе как сознательным актом биографии. Но это была его жизнь, и он был вправе распорядиться ею так же волево, как Ван Гог своим левым ухом. Распорядись он ею иначе — знали бы мы «Коней привередливых», «Баньку», «Лирическую», баллады к «Мак-Кинли» и «Робин Гуду» и всё остальное?..
А ШУКШИН?.. Практически вся его творческая жизнь прошла в боях с начальниками от кино. Бесконечные раны он умел залечивать всего двумя способами: бегством в родные алтайские Сростки и русским национальным напитком. Лидия Федосеева-Шукшина вспоминала: «Вася мог две-три недели пить, был агрессивный, буйный. Я выгоняла из дома всех, кого он приводил. На себе его не раз перетаскивала». По ее же рассказам, муж бросил пить лишь в 1968 году, когда родилась Маша. Но бросил — НА ВРЕМЯ. По признанию самого Шукшина, он проходил лечение «у одного старичка доктора», который в свое время пользовал Есенина…
ШПАЛИКОВ тоже бросал. И это тот случай, когда под «бросал», мы имеем в виду, что бросать было что. Процитируем самого: «Вот я — алкоголик профессиональный, Витя Некрасов тоже, есть еще люди, а остальные писатели профессиональные, а главный среди них — Евтуженька. В СССР нет выбора вне выбора. Или ты пьешь, или ты подличаешь, или тебя не печатают. Четвертого не дано».
Или: «Существуя без денег, без поддержки, шатаясь где попало и с кем попало уже около двух лет, я беспрерывно пью, и теперь это уже стало нормой поведения — мне некуда деваться»… И еще: «Когда становилось уже совсем невыносимо, оставалось в запасе одно средство — пойти в автомат на Киевский и выпить два или три стакана белого крепленого проклятого, благословенного портвейна № 41… Будьте прокляты эти дни!»
Из частного письма его старшего друга и наставника — уже эмигрировавшего к тому времени Виктора Некрасова: «С Генкой мы в этом году как-то опять сблизились. Беспутный, жуткий алкаш… но дьявольски талантлив и очень хороший парень. И несчастный. И одинокий. И вот не выдержал. В последний раз мы бродили с ним по вечерней майской Москве, пили кофе, он подлечился, завязал тогда, и он всё просил меня: «Возьми меня с собой… Придумай оттуда какой-нибудь вызов… Плохо мне…» Я в Киеве пытался ему помочь, устроил ему уколы, но надо было продолжать, а он, как всегда, выскользнул из рук, и вот — такой конец… Жутко».
