Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

после смерти разлагается. То, что старец провонял, не делает его ни менее святым, ни менее прекрасным, никак не умаляет его учения. Это вообще история не про старца – он уже умер – это история про Алешу, которому послано такое испытание. И это противопоставление глубокой веры старца языческим предрассудкам и показному церковному благолепию. Провонявший старец это великая метафора и великий достоевский ответ всем книжникам и фарисеям, типа о. Всеволода Чаплина, всем высоконравственным борцам с грязью, с устройством чужой телесности, вообще с физиологией, со всем низким, со словом «хуй» – какой ужас! – в том числе. Трогательно, как интеллигенция, не моргнув глазом, смыкается тут с самым косным, что есть в Церкви.25 июня

Алена Злобина справедливо заметила, что памятник Крупской у Сретенских ворот выпадает из рамы, в которой сегодня стоит – спереди ровно, безжизненно отштукатуренная, как ягодка опять, церковь Успения Пресвятой Богородицы, сзади – номенклатурный модернизм Лукойла, солидный Господь для солидных господ, а между ними соратница и сподвижница, Надя-Наденька с тонкой талией, которой у нее отродясь не было, вся в движении – порыв в светлое коммунистическое завтра. Три скрепы, три национальных идеи и хорошо, что одна из них выпадает, коммунистическое завтра тоже ведь, слава богу, выпало. Скажем спасибо, что на месте тонкой талии не стоит реалистический бегемот с выпученными от базедовой болезни глазами. У меня во ВГИКе была преподавательница зарубежной литературы, очень, кстати, замечательная, страдавшая той же базедовой болезнью; похабник Эйзенштейн, познакомившись с ней юной, сказал: у NN такой вид, будто ей вдули и забыли вынуть. Не то памятник у Сретенских ворот: его вдули, но он сам выпал – какое облегчение.

26 июня

Чеховский писатель, рекламировавший лежалый чай, был человек совестливый. «Россию обманываю! Отечество обманываю из-за куска хлеба! Эх!» – мрачно жаловался он, когда рачительный купец Захар Семеныч предлагал ему в качестве гонорара тот самый, воспетый рекламистом чай. Сто тридцать лет прошло, широко шагает прогресс. Нынешний политический писатель-рекламист, солдат информационной войны, ничего не стесняется, перед Россией не стыдится, никакая реальность его не смущает, он берет свой чай из головы и сам в него глубоко верит, он исповедует его как обретенное блаженство, он не просто готов получать его в качестве гонорара, награда без чая для него немыслима: о дайте, дайте мне атмосферы, моей выдуманной, глоток зловония, без него я задыхаюсь. Заказчик Захар Семеныч потирает руки, у него пот проступает от удовольствия. Слюну он не сглатывает – сплевывает.

5 июля

Я ни одного дня не верил в движение ширнармасс на Юго-Востоке Украины, в чей-то вдруг национальный подъем, в разрекламированную русскую весну, в какое-то там апреля, которое собрались отмечать, и в прочую хрень. Понятно, что деньги и технологии правили там бал. Но известный джиарщик из Реновы, вчера ставший премьером ЛНР, это чересчур даже для меня – ничей цинизм такого не выдержит. Погибшие дети, старики, оставшиеся без крова, десятки тысяч беженцев, гробы, идущие в Россию, гробы, идущие на Запад Украины, кровавый идиотизм со всех сторон – и это ради чего? Ради эффективных переговоров высокооплачиваемых менеджеров? «Все мы вышли из Шинели Гоголя». Ну да. А они – из яиц Вексельберга.

7 июля

Спикеры ДНР клянутся в ненависти к Евросодому. Правильные пацаны изъясняют свое отношение к геям исключительно в лагерной терминологии. При этом культ Стрелкова насыщен таким спертым, таким бьющим в нос гомоэротизмом, что даже неловко об этом писать: совестно указывать на очевидное. Отвратная эта диалектика – большой привет Третьему Рейху, в котором широковещательное истребление гомосексуалов чудесно уживалось с повальным мужеложством. Все нацики ходят по одному и тому же кругу: ночь длинных ножей – праздник, который всегда с ними.

10 июля

Антон Долин тут спросил, есть ли в Швеции великие живописцы. Комментаторы резонно назвали Цорна. Одни говорили, что он шведский Серов, другие с негодованием замечали, что Цорн за границей ценится неизмеримо выше Серова: висит в крупнейших музеях мира. Это – чистая правда и страшная несправедливость: Серов ничем не хуже (даже лучше, шепну я вам на ухо).

Вот две картины, левая – Цорна, правая – Серова; обе прекрасные, обе про детей и собак, в обеих – что гораздо важнее сюжета – выраженная рокайльная тема и пластика, при этом обе картины очень современные, модерн у Серова, предмодерн у Цорна самоочевидны, но и там и там в подкладке неслучайный XVIII век. У Цорна девочка изображена, как кукла, – привет Феллини, у которого кукла становится метафорой века Казановы, у Цорна, в сущности, почти так же, в сочетании с огнедышащей собачкой это особенно наглядно; при этом кукла – все-таки девочка, а собачка – огромный пес: прелестная жизненная сцена из вполне буржуазного быта. У Цорна настоящее, пронизанное прошлым, у Серова – настоящее, прошлое и будущее, вся триада. Шульгин рассказывает, как Пуришкевич сообщил ему, что на днях они убьют Распутина (вместе с вел. кн. Дмитрием Павловичем и мальчиком, изображенным у Серова). «Поздно», – ответил ему Шульгин и записал в «Днях»: «Бессилие смотрело на меня из-за белых колонн Таврического дворца. И был этот взгляд презрителен до ужаса». Белые колонны Таврического дворца, такие же, как в Архангельском у Юсуповых, тоже, кстати, XVIII века. А бессилие со взглядом презрительным до ужаса уже есть у Серова. Про это, собственно, вся его картина.

12 июля

Умерла Новодворская. Над В. И. всегда смеялись. Последние двадцать лет каждое ее слово встречалось дружным гы-гы. И смеющиеся все теснее сплачивались в стадо и все громче говорили о своем национальном ренессансе, о будущем, в котором В. И. нет места. Про будущее не уверен. Маятник качается в обе стороны. И со стадом бывают разные неприятности. Иногда оно бросается с крутизны в море. А одинокий путь получает воздаяние. И я в нем ничуть не сомневаюсь. Валерии Ильиничне Царствие Небесное.

19 июля

Самое тошнотворное на этой войне – патриотические сырихи с обеих сторон. В сущности, они очень похожи: тот же трагикомический гонор, та же истерика, та же нечеловеческая злоба, та же святая вера в ложь. Только там, где у одних «ватники», у других «укропы». За одни эти слова надо бить по губам ссаными тряпками, что вполне бессмысленно, впрочем – ни те ни другие никогда не поймут, в чем их вина. Обнялись бы они, что ли.

20 июля

Прилетел в Киев. Тамошние друзья тщательно подготовили мой проход через границу: проинструктировали, что говорить на пасконтроле, велели взять с собой наличных денег, прислали официальное приглашение и гостиничную бронь. А как иначе? – война. В самолете это ощущение только крепло: читал газету «Зеркало недели», огромную, качественно сделанную подборку, в которой статусные украинские интеллектуалы обсуждают, что им делать с Донбассом. Кричат, плюются и машут руками, как здешние: тамошние сырихи тоже слетаются