Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

поет не тошнотворную попсу, а хорошие старинные романсы – душераздирающе поет, навзрыд, чего еще надобно?

Не станете же вы говорить, что Обухова Надежда Андреевна то же самое пела лучше. Глупо выйдет. Ну, Обухова. Ну, Надежда Андреевна. Ну, лучше. Зато какое тут пхали, какой шашлык! Водка запотела, огурчики хрустят. А солянка? Песня, а не солянка, настоящая, с каперсами, и слезы в нее сами льются из глаз, текут и капают.

30 апреля

Наш патриот – шарманщик, всегда поет песнь жалостливую, минорную, про униженного и оскорбленного русского человека, мировой закулисой опутанного, чмокающим Гайдаром раздавленного, но всегда же, как по щелчку, меняет регистр, переходя в неистовый мажор с одним и тем же мессиджем Кирюхи из чеховской «Степи».

«Наша матушка Расия всему свету га-ла-ва! – запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и, казалось, по степи на тяжелых колесах покатила сама глупость».

1 мая

«Как вы можете чирикать о Тициане, когда страдает так народ?» Наш человек, родная предъява. Чувства бывают только общими, если шагать, то строем. Рыдать дружно и хором смеяться, и ликовать всем колхозом. А те, кто оппортунистически задумались или вдруг нюхают розу, они национал-предатели. Розы не пройдут!!! И три восклицательных знака для гулкости. Любой крымнаш можно пережить, не будь там этой гулкости. Но ведь в ней весь смысл. Крым не цель, цель – эхо. Мы эхо, мы эхо, мы долгое эхо друг друга.

1 мая

Помнится, одна пожилая дама, вполне антисоветская, разумеется, других вокруг не было, говорила, что самым счастливым годом в ее жизни был 1937. Как так? – недоумевали все. А чему вы изумляетесь? – спрашивала она. Вы думаете 1936 или 1938 были лучше? Те же большевики, тот же террор и смертный ужас. Но в 1937 я познакомилась со своим мужем, у нас случилась бурная неистовая любовь, мы засыпали на рассвете, а они были чудесные, эти рассветы, мы зачали ребенка, мы взахлеб читали, я написала лучшие свои картины (она была художницей), что еще надо? И вообще, я всегда их, прежде всего, презирала, а значит, не придавала им значения. Это я вспомнил к тому, что в любом году наступает май, а с ним майская жизнь, с рассветами, которые всего важнее. Жить надо собой, а тягостным им не придавать значения. Крым с ними.

3 мая

2 мая в Одессе люди, оказавшиеся в забаррикадированном горящем Доме профсоюзов, выбрасывались из окон или гибли от угара, или превращались в уголь. Это 11 сентября в миниатюре. Как выяснилось, не нужно ни самолетов, ни гения Бен Ладена, достаточно одной самодеятельности масс. Одесская милиция говорит теперь, что погибшие сами себя подожгли, бросаясь коктейлями Молотова; мне не кажется эта версия правдоподобной, но даже если оно и так, толпа, собравшаяся у Дома профсоюзов, ликовала навстречу чужой мучительной смерти. Кто-то стрелял в верхние этажи, целясь по вылезающим оттуда людям, как в тире целятся по двигающимся мишеням, кто-то метался, пытаясь помочь страдальцам, но на разных видео больше всего просто зрителей – они с чувством, с оттяжкой хлебали пивасик, разглядывая скорченные в дыму на карнизах или летящие в огне фигуры. Казнь как зрелище – казалось бы, позабытая скрепа. Вот она. И не важно, майдан это или антимайдан, они одинаковы, обезьяны друг друга. А ведь у каждого зрителя, взятого в отдельности, наверняка есть родители или дети, он о ком-то заботится, о чем-то мечтает, живет тяжкой, как все, жизнью и, может быть, даже плачет по ночам. Каждый в отдельности – человек, а вместе – свора, тупая, звериная: пустой блуждающий взгляд, искаженный ненавистью рот, в зубах шелуха от семечек.

5 мая

Умерла Татьяна Самойлова. Конечно, она была прекрасна. Но не это главное. Прекрасных много. Ничье лицо за последние 60 лет не было таким оглушительно новым. И ничье лицо с такой силой и убедительностью не обещало другой жизни, свободы, оставаясь при этом за решеткой, навсегда с решеткой слившись. Царствие ей Небесное.

8 мая

Конечно, колорады из того же ряда, что шоколадки, жиды, пидары, чурки и чучмеки. Есть еще зверьки, это чурки и чучмеки разом. Зверьки вообще – самое честное слово. И ко всему ряду подходит. Как гениально написала в дискуссии про мой текст об Одессе неведомая мне комментаторша: «Какой бред. Там люди вытаскивали колорадов из пожара». Исчерпывающе.

10 мая

Посмотрел все четыре серии «Переводчика». Хороший фильм. И, конечно, очень одаренный режиссер Андрей Прошкин умеет так работать, что к разнообразным изъянам придираться нет желания. Ну, совсем нет.

Но есть две проблемы.

Фильм рассказывает о школьном учителе, попавшем под немецкую оккупацию в слободском городке на юге России. Учитель в первый же день обнаружил свое знание немецкого языка и был нанят начальником полиции к себе в переводчики. То бишь, фильм об интеллигенте-коллаборационисте. А значит, надо показать те зверства, за которые интеллигент берет на себя ответственность, идя на службу. Вот тут возникает первая проблема. Зверства показаны с явным перебором.

Нет, нет, я совсем не собираюсь оправдывать нацизм, я из другого садика, но есть художественные законы, есть просто понятие меры. Если вы десять раз повторите, что NN – подлец, гадостность его не сделается наглядней. И даже наоборот, вера в нее пропадет. А вот если вы сообщите чертам NN хоть какую-то человечность, то и злодейство его станет более драматичным, более выпуклым и объемным. Это азбука. Конечно, Прошкин ее знает, как знает ее Никита Михалков, который в «Утомленных солнцем» дарует немцам человеческие черты. Но что позволено Юпитеру, не дозволено на Первом канале, он на острие идеологической борьбы, несет в массы повестку дня, согласно которой сталинизм не в пример лучше гитлеризма, ну просто никакого сравнения.

Повестка может отрабатываться двумя путями: отбеливанием одного и окарикатуриванием другого. К первому Прошкин, слава богу, отношения не имеет, а вот второму в фильме отдана дань – иначе в телевизоре, видимо, нельзя. Тут мы опрокинулись не на тридцать, а на семьдесят лет назад. Для брежневского кинематографа такие переборы не типичны, в них не было надобности, немцы тогда представали человекоподобными, а не мультипликационными зверьми, на чем, в частности, и строился успех «17 мгновений». Карикатурная традиция в изображении немецко-фашистских захватчиков восходит к кинематографу времен войны, и очевидно, что сегодняшний телевизор вооружен именно этой скрепой: вставай, страна огромная.

Повторяю, Прошкин в высшей степени профессиональный режиссер, он отлично понимает эту проблему и чуть-чуть сдвигает всю стилистику фильма в гротеск, даже в комикс, так, чтобы перебор со зверствами стал форматным. И он им становится, хотя все равно понятно, в чем тут интерес Первого канала и где идеологические дивиденды.

Вторая проблема существенней.

Все