Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

бита. Не-а. Не бита. Если байка моя – миф, то миф – туз. Тут вся суть нынешнего противостояния, весь кромешный абсурд его, самая писечка и мякотка. Фейк, говорите? – тогда все вокруг фейк, ведь и язык, и песни, и слезы общие, и общий смех, и позывные одни, и Троя одна, и Елена. И одно на всех море Черное, витийствуя, шумит и с тяжким грохотом подходит к изголовью.21 марта

Вчера, глядя вокруг, вздохнул о том, как война оглупляет. А сегодня Коммерсантъ-Weekend богато иллюстрирует это соображение, опрокинувшись на сто лет назад, в начало Первой мировой. Деятели культуры и науки, вполне себе выдающиеся, великие – русские, немцы, австрийцы, французы, англичане – соревнуются друг с другом в захлебывающемся идиотизме.

Главный хит там у Фрейда: «Вероятно, впервые за 30 лет я чувствую себя австрийцем… Все мое либидо на службе у Австро-Венгрии».

Зря Набоков чморил венского доктора, называя его шарлатаном. Он был человеком бесстрашной честности. Редкие наши патриоты, все либидо которых, понятно на службе у кого, посмеют признаться в этом даже самим себе.

25 марта

Великий знаток Вены (всем от души рекомендую) Сергей Аб показал мне на окраине любимого города обширный комиссионный рай, в котором я за копейки (35 евро) обрел оловянный бидермейеровский кувшин – ну, может, и не бедермейеровский, такие радости вплоть до Второй мировой войны были в ходу. Идеальной формы сосуд. На естественный вопрос – можно ли в него поставить цветы? – продавцы посмотрели на меня, как на сумасшедшего, жалостливо, но энергично замотав головой: на дне идеальной формы лежали археологические пласты грязи. Домработница Валя, однако, всю патину времени из кувшина вычистила, целый день на это убила, и цветы в нем стоят, прекрасно себя чувствуют. Купил сегодня кустовых роз, пять веток, поставил их в кувшин, и мы с ним сообща наполнились смыслом и гармонией. Жизнь прекрасна. Война, революция, переустройство мира – какие это, в сущности, вздорные пустяки.

27 марта

В Москве есть галеристка, издающая к тому же журнал. Выставки, которые больше десяти лет делает галеристка, информативны, полезны, а местами прекрасны. И журнал, ею издаваемый, такой же: худого слова не скажешь. Есть в этой идиллии один изъян: и галерея, и редакция располагаются в небольшом старинном особняке, копеечный договор аренды которого был составлен давным-давно. Понятно, что для начальства, потрясающего скрепами, преданного культуре и духовности, это не галерея, не журнал, а недвижимость в самом центре Москвы. Эх, какой дом да в каком месте пропадает! – с тоской думает начальство. Что бы галеристке не перебраться в Уево-Кукуево, от метро на автобусе всего полчаса, свежий воздух и лес близко? Понятно, что выставка там пройдет в сверкающей пустоте, в Уево-Кукуево никто не поедет. А кому сейчас легко? Понятно, что галерея погибнет, и журнал, существующий за счет крошечной субаренды, погибнет вместе с ней. А кому легко? – я вас спрашиваю. Понятно, что интеллигенция воодушевилась спасти хорошее дело. И пишет письма. Свои горькие честные интеллигентские письма. Не понятен только адресат: министр Мединский. Милые мои, ведь он для того и назначен. «Многоуважаемый Серый Волк! К Вам обращаются отчаявшиеся зайцы. Только Вы можете защитить наших детей, наше будущее, наше право на жизнь». Выстраданное письмо, политое слезами. Как тут не откликнуться? Он уже спешит, улыбается навстречу, справил большие сверкающие зубы.

28 марта

Лет тридцать пять назад эти старухи еще не перевелись: на оборванной широкополой шляпе с длинной развевающейся вуалью лежат остатки цветов и фруктов; темный длинный габардиновый плащ даже в жару летом, на ногах плотные чулки, в руках авоська с капустой и свеклой, с тремя картофелинами. Красавицы 1913 года. В 1980-м, в год Олимпиады, им было под 90. В Ленинграде они встречались чаще, чем в Москве, где их сдуло с улиц лет на пять раньше.

Впрочем, у Татьяны Толстой в «Милой Шуре» как раз московская старуха: «В первый раз Александра Эрнестовна прошла мимо меня ранним утром, вся залитая розовым московским солнцем. Чулки спущены, ноги – подворотней, черный костюмчик засален и протерт. Зато шляпа!.. Четыре времени года – бульденежи, ландыши, черешня, барбарис – свились на светлом соломенном блюде, пришпиленном к остаткам волос вот такущей булавкой! Черешни немного оторвались и деревянно постукивают».

В конце 1980-х, когда я подружился с Давидом Саркисяном, тех старух уже не было, но они в нем жили. Они переместились в него со всем своим скарбом, ветошным добром, с тысячей разрозненных плюшкинских мелочей и целыми коробочками, где истлевали пламенные письма, с обрывками навсегда ушедших интонаций и хорошо построенными, словно записанными историями. Это были клады и миры. Спустя 10 лет его назначили директором музея архитектуры, и профессионалы, помнится, скорбно вопрошали – кто он? откуда взялся? зачем? за что? – а это было одно из самых осмысленных действий власти: хранителя древностей поставили собирать, оберегать прошлое, строить мост в сегодняшний день на перекличках и отзвуках.

Всегда есть древности и всегда есть что хранить, даже если все вокруг выжжено и для верности полито кислотой. Вот, роясь на венском развале, нашел там бидермейеровский кувшин, привез его в Москву, выставил на фейсбуке. И тут же получил такую записку: «Дорогой Шура, обнаружил в FB твое сообщение о приобретении чудесного оловянного бидермейерского кувшина. Я тоже страсть как кувшины люблю. Особенно если розы в них. Уж так ты меня порадовал. Дай я тоже тебе что-нибудь приятное сделаю. Вот несколько новых римских фотографий. Посылаю тебе их с любовью».

Это пишет художник Владимир Радунский, давно живущий в Риме, – он поймал своим зорким глазом входящую в дверь старуху – чудесную старуху и чудесную дверь – и сохранил их, и послал в Москву с любовью. Спасибо фейсбуку, здесь можно обмениваться такими драгоценностями.

1 апреля

Рим – самый прекрасный город на свете, в который хочется всегда, – благоухает реликтовыми садами, и главный из них в палаццо Массимо – том, что Museo Nazionale Romano. Нигде больше нет таких фресок, как в зале виллы Ливии с ее времен императора Августа росписями поразительной красоты и сохранности. Райский сад с деревьями, травами и плодами, населенный дивными птицами. Золотой век.

Вилла Ливии была построена в Прима-Порта в первом столетии до нашей эры и называлась «У белых кур» – Ad Gallinas Albas. По легенде, принадлежала Ливии, жене Августа. По той же легенде, Ливии на колени упала курица, выпущенная орлом из когтей. В клюве у курицы была ветка лавра, которую посадили, и она разрослась, и с ней разросся сад. Лавр, венчающий Августа, отсюда. И отсюда фрески, украшавшие виллу, что кажется анахронизмом, – ведь требуется не один век, чтобы появился сад, такой многообразный и насыщенный, с такими упоительными подробностями, чтобы его воспели, чтоб он стал фресками и задышали уже стены. Но в золотой век каких чудес