Люди, Лодки, Море Александра Покровского - Александр Покровский

Сам-то я к женщинам очень хорошо отношусь, но тут сорвалось.

Вывод: при сценаристах будьте сдержанней.

Меня после фильма "72 метра" вдруг полюбил питерский клуб подводников.

Он долго меня не любил за то, что, по его мнению, я должен был быть вместе, рядом, в едином строю. Но там же много командиров. Как с ними быть в едином строю, я не понимаю, когда они чувствуют себя все еще командирами и по любому удобному поводу надевают на себя форму с медалями, а я даже не знаю, где у меня брюки?

Китель какой-то вроде бы имеется, а вот штанов нет.

Тут как-то надо было на суд идти (я уже в издательстве работал) и произвести впечатление на судью (мне сказали, что я должен), для чего следовало облачиться кавалергардом.

"И хорошо бы орден!"

Хорошо бы, только у меня ордена нет.

И брюки я с трудом нашел. У соседа. Он сказал: "На!" — и орден я взял у него же.

Он мне тогда говорил: "Саня! Поднимемся выше этажом. К адмиралу и герою Советского Союза. Возьмем у него адмиральский китель и привинтим на него звезду!" — "Так она же не привинчивается!" — "Да какая разница!"

В общем, нашли, привинтили (к адмиралу не пошли), надели брюки — еле влезли — для чего перевязали их веревками, и еще нельзя было наклоняться, а то видно было трусы.

Не знаю, произвел ли я впечатление на судью — очень может быть. Вокруг говорили, что произвел.

К чему это я? К тому, что у нас с клубом питерских подводников были, до сего момента, разные точки зрения на то, что представляет ценность после ухода на пенсию, а что — нет.

Но фильм "72 метра" — он же общепримиряющий. Вот и примирил. Теперь они меня хотят видеть и слышать. Устроили они свою премьеру и закуску после нее. Я был, но быстренько слинял.

Теперь они хотят, чтоб я им свои рассказики прочитал.

"А пусть-ка нам Санечка рассказики свои почитает!"

Даже не знаю, что на это сказать, блин!..

Постскриптум: я прочитал все это жене, и она мне сказала: "Я знаю, что на это ответить?" — "Что?" — "Хуй!"

Всем хочется, чтоб они остались живы. Это сумасшествие какое-то. Выходит тетка с просмотра фильма, видит меня, подходит, и со слезами на глазах: "Они ведь останутся живы, правда?"

Ну, что тут сказать. Тут обычно я говорю: "Правда".

Говорят, пол-Иркутска два дня гадало. Город разделился. А в Самаре все решили, после долгих разговоров, что живы. Самара успокоилась. Теперь кипит Воронеж. Уже звонили. Все узнали Гаджиево, слезы на глазах.

Помню, Валера Залотуха придумал другой конец: Черненко выбирается и бежит, бежит. С сопки на сопку, а потом его снимают с вертолета, и видно, что те сопки до горизонта, и нигде города нет.

А те, в отсеке, обманывали Черненко с самого начала, когда говорили ему, что "вылезешь, а там город и женщины". Значит они заранее знали, что там ничего нет. И Маковецкий так это и играл, достаточно посмотреть на его лицо. Города нет, и он рычит, плачет, но все равно идет.

Меня спрашивали: правильно ли то, что отдали единственный аппарат гражданскому человеку? Будет ли так в жизни? Я сказал, что правильно, что отдадут. Потому что он чужой, это не его жизнь, он тут лишний, он мешает. А вдруг он перед самым концом запаникует и смутит души других? Лучше отправить его, конечно, подальше. Вот его и отправили.

Это потом появился этот свет в окошках. Его добавили, чтоб не так все было грустно.

Да, вот еще что, насчет того единственного аппарата, что был в рабочем состоянии. Когда Залотуха мне позвонил и сказал, что ему надо придумать так, чтоб аппарат остался один, я ему сказал, что это невозможно, уж очень много проверок, но Валера настаивал: "Саня, мне надо, чтоб один аппарат был исправен, подумай!" — и я обещал подумать.

Потом я ему позвонил и нарисовал целую схему: в спешке выходим в море, у аппаратов вышел срок, их надо вести на проверку, берется ГАЗ-66, и мичман с двумя матросами едет их сдавать, а потом он же получать, мичман отвлекается, обед получают матросы, им говорят: вот ваши аппараты, забирайте, водитель машины торопится, ему тоже на обед, и они проверяют только один аппарат — он с полными баллонами…

Довольно фантастично, но такое бывает.

Спрашивали еще про яйца в первом. Это из жизни. Грузят продукты. Спешка. Завтра в море. Старпом говорит: "Яйца в первый!" — "А торпеды?" — это мичман-торпедист из первого. — "Я сказал, яйца в первый!" — так яйца попадают в первый. Это из жизни. Там вообще много из жизни.

Валера Залотуха, когда мы собрались после фильма, поднял тост за меня. Он сказал: "Там все придумал Саня!"

Это не так. Это сценарий Валерия Залотухи по мотивам Александра Покровского. Так я ему и сказал.

Когда погибал "Комсомолец", я стоял на вахте. У нас организовали вахту по оказанию какой-то там помощи. За сутки до этого я отстоял обычное дежурство, и тут вдруг вызвали: "Заступаешь! "Комсомолец" тонет!" — "Какой "Комсомолец"?" — "Это так теперь "Плавник" называется".

Так единственная и неповторимая противолодочная лодка "Плавник", способная погружаться на немыслимую глубину и развивать на ней скорость в сорок пять узлов, превратилась в "Комсомолец".

И теперь он тонул — пожар, горит корма, лодка в надводном положении, идет борьба за живучесть. Они уже несколько часов горят.

"Надо покидать корабль". — "Да. Надо. Только кто ж им команду подаст?"

Это верно. Никто не подаст. Нет у нас команды "Спасайся, кто может!" — не подают ее.

Командир корабля принимает решение на прекращение борьбы за живучесть и снятие с борта экипажа. Только он потом за это несет ответственность. Его будут судить-рядить. Мертвым легче. Их не судят. А живые вечно что-то делают ни так.

Они горели шесть часов. Через шесть часов корма заполнилась водой, лодка встала на попа, и люди с нее посыпались в воду, как пустые бутылки. Пятьдесят девять человек в ледяной воде. На всех один плот. Потом в них авиация будет пулять плоты с воздуха. Она будет пулять, а плоты будут тонуть, не раскрываясь. Только уворачивайся от того, что летит.

Так легче. Спросит начальство — как там дела? — а ему доклад — бросаем плоты.

Они в воде "Варяга" пели. Вроде помогало. Плюс три градуса. Тридцать три человека погибли от переохлаждения. Тридцать — в воде, трое — уже на плавбазе.

Могли ли они спастись? Могли. Командир должен был подать команду: "Выйти наверх. Форма одежды — водолазное белье, гидрокостюм СГП". Это специальное белье из верблюжьей шерсти, а СГП — специальный костюм. В нем дашь воздух из двух небольших таких черных баллончиков, расположенных в районе колена, и на спине надувается воздушная подушка. Падай потом в воду и плавай, разбросав руки.

Подберут. Костюм оранжевый, его хорошо в волнах видно. И переохлаждение не грозит.

Выжили бы.

Просто не было команды.

Вот это да! В защиту Геннадия Сучкова выступили командиры кораблей. Они написали письмо Главнокомандующему. Мир переворачивается. А может, он выздоравливает, этот мир? И это происходит на моих глазах. И я этому рад.

Чтоб такое произошло, на флоте многое должно было измениться. И главное — появились люди, способные отстоять перед начальством свою точку зрения.

Это может быть только в одном случае: флот жив несмотря ни на что, и это настоящие специалисты своего дела. Без них — никуда. И они это знают. И потому они могут встать на защиту чужой поруганной чести.

То, что командующий Северным флотом подвергается поруганию — вне всякого сомнения. Никакого отношения к выяснению причин и обстоятельств гибели "К-159" происходящее не имеет.

Оно имеет отношение к личности адмирала Сучкова.

Адмирал Сучков — это командующий, к которому подчиненные относятся с уважением и даже с любовью. Редкий случай. Есть такой орден "Любовь и уважение подчиненных". При жизни им награждают не часто.

Скорее всего, адмирал Сучков им награжден.

Потому и гоним.

Повезло ему, не то что некоторым.

Бывшие курсанты, проходившие практику в Гаджиево, помнят меня как болтливого, но работящего каптри. Я, вроде, был назначен к ним старшим и вместе с ними сажал траву на газоне перед приездом главкома Горшкова. Наверное, что-то похожее было. Курсантов тогда на практику привозили великое множество. Сажал ли я траву? Может быть. Я много чего сажал. Почему-то считалось, что куда меня не пошли, я всегда там буду к месту, и классного специалиста, капитана 3 ранга и, тем более, химика, конечно, можно было вооружить лопатой, и при этом он копал бы за троих. Не отпираюсь. Я сажал траву.

А еще я убирал камень весом в пятьдесят тонн силами пятидесяти матросов-узбеков, а так же принимал швартовые, подавал трапы весом в тонну шестью матросами (плюс я), ловил на лету падающий за борт компрессор ЭК-10 (вес 350 кило), опускал в люк лодки три мешка сахара (150 кило) с помощью себя и своего матроса по имени Алмаз Мукамбетов, ловил диверсантов, хоронил, перевозил гробы, стрелял из пистолета и автомата, ломал колено унитаза, расшибал ломом ледяные глыбы, свозил их, впрягшись с двумя мелкими киргизами, на лотке в залив, заводил машины в тридцатиградусный мороз с помощью кривой железки, грузил, возил, тащил, спускал, поднимал, разбрасывал, собирал и вталкивал в грузовик сочащееся.