Косые тени далекой земли - Го Осака

Рюмон, не понимая, чего от него хотят, мягко, но решительно отстранил его. Тот уронил трость на пол и протянул дрожащую руку к груди Рюмона.

Рюмон скосил глаза. Хоакин пытался схватить выглядывавший из-под рубашки кулон, тот самый кулон.

Рюмон взял Хоакина за запястье:

– Нет, Хоакин, нельзя. Пел ты прекрасно, но этого я тебе подарить не могу. Это мне осталось от матери, – объяснил он ему тоном, каким говорят с детьми.

Кадзама прошептал что-то Хоакину на ухо.

Хоакин, будто опомнившись, хрипло рассмеялся:

– Ах вот оно что… ну прости, прости. Меня что-то немножко разобрало от вина. У тебя вон какой редкий кулончик, я и обознался. От матери, говоришь, осталось?

Рюмон не сводил глаз с Хоакина. Сердце его учащенно забилось.

– От матери. Послушай, Хоакин, тебе что, приходилось его видеть?

– Да нет. Показалось просто. Не обращай внимания.

Кадзама шепнул Рюмону на ухо:

– У этого старикана уже давно с головой не все в порядке. Когда он, конечно, не поет канте. Вы уж его простите.

Рюмон вдруг увидел, что Тикако как завороженная не сводит глаз с его кулона.

Рюмон, как ни в чем не бывало, спрятал его под рубашку. Лицо Тикако стало мертвенно бледным, как оштукатуренная стена.

К ним подошли те двое, что стояли у стены.

Тот, который был похож на Маккенроя, заговорил:

– Ола, Кадзама. По-моему, уже хватит, что скажешь? Давай-ка теперь съездим кое-куда вместе. И давай обойдемся без лишних слов – Риэ тебе наверняка уже все сказала.

Рюмон вмешался:

– Я японский журналист, моя фамилия – Рюмон. Я не могу молча смотреть, как арестовывают моего друга. Объясните мне, в чем дело?

Мужчина с кайзеровскими усами сурово взглянул на него:

– Я – майор службы безопасности Клементе. Это – следователь национальной полиции Барбонтин. Здесь, в этой стране, у вас нет никаких полномочий, будь вы журналистом или даже полицейским. Если у вас есть какие-нибудь претензии, можете заявить об этом через ваше посольство.

Риэ придержала Рюмона за руку:

– Я вам потом все объясню… – Затем, повернувшись к Клементе, добавила: – Господин Рюмон – чрезвычайно влиятельный журналист в Японии. Не забывайте, что, если вы поведете следствие, нарушая законы, это отразится на отношениях между нашими странами.

Клементе выслушал ее с бесстрастным лицом, потом сказал:

– А тебе не кажется, что, обманув нас, ты уже испортила отношения между нашими странами? На первый раз, так уж и быть, я тебя прощаю.

Клементе и Барбонтин взяли Кадзама за локти и вывели из «Лос Гатос».

Синтаку, который до тех пор не участвовал в разговоре, вдруг бодро произнес:

– Пускай его в полиции проучат – такие паразиты, которые наживаются на своих же братьях-японцах, сами на это напрашиваются. Это послужит ему хорошим уроком.

Риэ сердито взглянула на Синтаку:

– Он вовсе не плохой человек. И сейчас из него просто козла отпущения делают.

Рюмон уже открыл рот, чтобы расспросить, в чем дело, но передумал, заметив, что Хоакин эль Оро, который до того пил вино, облокотившись о стойку, теперь, покачиваясь из стороны в сторону, направился к выходу.

Извинившись перед Риэ, Рюмон встал и бросился за Хоакином.

Он догнал его у выхода:

– Хоакин, твое канте было просто замечательное. Я хочу в ближайшее время пригласить тебя спеть на одной хуэрга,[66] как мне с тобой связаться?

– Спроси здесь, в кабаке, – они знают, – ответил Хоакин, дыша алкоголем. Затем, ткнув пальцем Рюмону в грудь, облизнулся.

Рюмон достал кулон и показал его Хоакину.

– Скажи мне, Хоакин, ты точно раньше такого не видел? – спросил Рюмон, но Хоакин лишь пожал плечами и повернулся к нему спиной. Открыв палкой дверь, он, пошатываясь, удалился.

Обескураженный, Рюмон повернулся, чтобы пойти назад, и случайно задел рукой какого-то человека в очках и в охотничьей кепке. Это был очень худой человек, одетый в пуховую куртку.

Рюмон сказал «пардон» и посторонился, пропуская его. Мужчина, ничего не ответив, ушел вслед за Хоакином.

Рюмон вернулся к столику. Поскольку концерт уже закончился, публики значительно поубавилось и гомон тоже поутих.

Рюмон наконец услышал рассказ Риэ со всеми подробностями.

Его сильно встревожило, что Кадзама и Риэ оказались втянуты в борьбу между ГАЛ и ЭТА. Хорошо бы все это обошлось без осложнений…

Синтаку с серьезным видом обратился к Риэ:

– А я так скажу – в политические проблемы этой страны лучше не соваться. Не лучше ли вам поскорее вернуться в Японию и предоставить Кадзама выпутываться самому?

– Ну не могу же я оставить моего друга!

– Но ведь…

Теперь Синтаку начнет снова, а Риэ опять примется возражать…

Улучив момент, Тикако тихо спросила:

– Послушай, а этот кулон у тебя на груди, он правда память о твоей матери?

Рюмон кивнул:

– Да, я совсем забыл тебе сказать. Не исключено, что он – точная копия того кулона, который мне нарисовал Куниэда Сэйитиро.

– Но тогда получается, что тот японский доброволец, Сато Таро… – начала Тикако и прикусила губу.

22

Послышался электронный сигнал.

Рюмон Дзиро открыл глаза и нажал кнопку на наручных часах.

Включив верхний свет в номере, он посмотрел, который час. Было шесть утра. Он спал всего часа три. Голова была как в тумане.

Достав из холодильника банку пива, Рюмон отпил немного, и в голове слегка прояснилось.

Вчера вечером, выйдя из «Лос Гатос», они все вместе дошли до машины Синтаку Харуки. Место, где она стояла, было довольно бойким, но, по счастью, с ней ничего не случилось.

Синтаку отвез Ханагата Риэ до улицы Принсипе, затем подъехал к гостинице «Мемфис» на Гран Виа. И пока Тикако не скрылась в вестибюле «Мемфиса», а Рюмон не вошел в двери отеля «Вашингтон», Синтаку стоял, не двигаясь у своей машины. Казалось, он боялся, как бы Рюмон не пошел в «Мемфис» за девушкой.

Придвинув к себе телефон, Рюмон достал записную книжку.

Разница во времени между Испанией и Японией исчислялась восьмью часами, а это значит, что в Токио уже был третий час дня.

Директор компании «Дзэндо» Кайба Кивако каждый день в два часа садилась за чаепитие в председательском кабинете и пила маття,[67] специально приготовленный для нее секретаршей. Рюмон знал об этом. Именно в это время ее было легче всего застать.

Как он и ожидал, к телефону подошла секретарша и сразу соединила его с Кивако.

– Алло-о? Да, это я. Ты откуда звонишь?

– Из Мадрида. Простите, что отвлекаю вас от чаепития.

– Ничего. Ну, Дзиро, как у тебя дела?

– Неплохо. Мне нужно у вас кое-что спросить. Сейчас можно?

– Конечно можно. Только ты, как всегда, спешишь. Хоть бы о погоде для начала поговорил.

– У нас тут погода какая-то непонятная, вот уже три дня чистого неба не видно. Довольно тепло, и время от времени поднимается сильный ветер. Говорят, такая погода продлится еще какое-то время.

Кивако вздохнула:

– Ты словно прогноз погоды сообщаешь. Ладно, давай задавай быстрей свои вопросы и дай мне спокойно попить чаю.

– Простите. Я хотел узнать у вас о моих дедушке и бабушке. Вы ведь говорили, что когда-то давно они чем-то помогли вам. И если я правильно понимаю, чтобы вернуть им долг, вы помогали и моей покойной матери, и отцу, и мне самому. Не правда ли?

– Все правильно, но что это ты вдруг заинтересовался ими? Это что, как-то связано с твоей командировкой?

– Именно это я и хочу понять. Деда моего, насколько я знаю, звали Нисимура Ёскэ. Вы помните имя бабушки?

– Конечно помню. Сидзуко.

– Сидзуко? Вы уверены?

– Уверена. По иероглифам – «тихий» и «ребенок». Но почему тебя это интересует?

– Подождите, у меня еще один вопрос. Вам случайно не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь называл их по-испански – Рикардо и Мария?

Кивако ответила не сразу.

– Прежде чем я отвечу на твой вопрос, скажи мне, почему тебя это интересует. Не скажешь – я тебе тоже ничего не расскажу.

Рюмон перехватил трубку покрепче:

– Я видел в Саламанке список бойцов, сражавшихся в Интернациональной бригаде на стороне Республики во время гражданской войны. И в реестре значились двое мексиканцев, Мария Нисимура и Рикардо Нисимура.

– В списке Интернациональной бригады? Нисимура?

– Да. Вам это случайно ничего не говорит?

Кивако снова на некоторое время замолчала, потом проговорила тихо:

– Вот что… Ты нашел там их имена… Ну тогда, наверное, скрывать смысла нет. Я расскажу.

Рюмон перевел дыхание.

– Пожалуйста, расскажите.

– Ты ведь знаешь, что я в молодости училась в Париже?

– Да, слышал.

– Это было… подожди… в январе четырнадцатого года эры Сёва.[68] В кафе на Сен-Жермен-де-Пре мы познакомились с супругами Нисимура.

– Мы? Кого вы имеете в виду?

– Меня и моего покойного мужа, Игараси Кёскэ. Он в то время был главой парижского отделения Това Цусин.