Торговая игра. Исповедь - Гэри Стивенсон

Иногда поезда шли очень быстро, все было как в тумане, и я не мог его поймать. Но иногда поезда шли медленнее, и я мог видеть его, освещенного теплым светом вагонных ламп, который всегда оглядывался на меня из своего окна, улыбался и махал рукой.

А потом, поскольку тогда было еще очень рано, темно и холодно, особенно зимой, я ложился спать, а папа был на работе. И я не видел его до позднего вечера, или, по крайней мере, мне, тогда еще маленькому ребенку, казалось, что вечер очень поздний, и он всегда был уставшим, но, несмотря на усталость, всегда был приветлив.

И я подумал о том, что все эти годы он делал это, просыпался рано, садился на утренний поезд, ехал в темноте, в холоде, возвращался поздно, в темноте, в холоде. Ради нас. Ради меня, наверное. Ради чего? Двадцать тысяч фунтов в год?

И вот я, маленький, в тени небоскребов, выросших вокруг меня в детстве, сижу, скрестив ноги, без куртки и шарфа, в маленьком треугольнике света, на маленьком квадрате травы, мне только что исполнилось двадцать три года, и я только что получил триста девяносто пять тысяч фунтов.

Что это может означать?

Я немного посидел там, на холоде, и успокоился. И подумал о других отцах. Я подумал об Ибране Хане, с которым я учился в начальной школе, его отец был инвалидом, у него не было своей спальни, и он спал на диване в передней комнате, чтобы не подниматься по лестнице, но все они были очень добры ко мне. Они давали мне слишком острую еду, чтобы я мог ее есть, и давали слишком острый чай, чтобы я мог его пить. Почему я не поддерживала с ним связь? Где они сейчас? И я подумал о другом мальчике по имени Муззамил, который приехал из Пакистана, когда нам было всего семь или восемь лет, и он не говорил по-английски, а все игровое время и время обеда проводил, бесконечно бегая вокруг нас и делая кульбиты и выкрикивая единственное слово, которое он мог сказать, чтобы мы поняли, - это его собственное имя. "Муззамил! Муззамил! Муззамил!"

Что все это может означать?

Следующей мыслью было: "Что же мне теперь делать?

И после этого я подумал, а что же заработали остальные? Если я заработал 395 000 фунтов на двенадцати миллионах долларов, то сколько заработал Хонг на своих семидесяти? Сколько заработал Руперт в предыдущем году, имея восемьдесят миллионов долларов? Сколько заработал Билл на ста миллионах долларов два года подряд?

А как же кредитные трейдеры в розовых рубашках с монограммами, которые взорвали мир? Что они заработали, прежде чем взорвать мир?

А потом я подумал: Так легко было заработать двенадцать миллионов долларов. Я могу заработать двадцать. Я могу заработать пятьдесят. А может, и сто. Я был умнее Руперта. Я был умнее Джей-Би. Я знал это. Может быть, я не был так умен, как Билл, но если я по-настоящему вложусь в это дело, то смогу его достичь. Я определенно был умнее кредитных парней в розовых рубашках. Я мог заработать больше.

И что бы это значило, если бы я смог заработать пятьдесят? Может быть, мне заплатили бы два миллиона фунтов. Что бы я мог сделать с двумя миллионами фунтов? А что ты не можешь сделать? Вы можете сделать что угодно. Вы можете уйти на пенсию. Ты можешь быть свободным. Ты мог бы быть сам себе хозяином. Построить дом в Северной Калифорнии, может быть. Ты мог бы уплыть в Чили. Может быть. Где находится Чили ? Может быть, я смогу это сделать. Нет, не может быть, я знаю, что смогу! Почему парни в розовых рубашках и Руперты должны быть миллионерами, а не Ибраны и Муззамилы, и не я? Почему не я? Я не хуже их. Я лучше их. Мы все лучше их. И я лучше их всех. Я лучший. Я могу быть лучшим.

И я думаю, что там, под тем холодным январским солнцем, что-то во мне изменилось, и моя карьера изменилась, и это уже не была карьера. С тех пор это было ограбление банка.

Часть третья. ИДИ ДОМОЙ И СПРОСИ СВОЮ МАМУ.

1

В тот день я не хотел ехать домой, не знаю точно, почему. Поэтому я написала своей подруге и спросила, могу ли я остаться у нее, а сама отправилась по Юбилейной линии на северо-запад Лондона.

В ту ночь было холодно, одна из тех морозных лондонских ночей, когда над тобой нет облаков, и ты можешь хоть раз увидеть пару звезд и почувствовать, насколько холодна Вселенная.

Я ничего не делал, как только приехал туда, я словно не мог пошевелиться. Я просто лежал на ее кровати в крошечной квартирке. Она подрабатывала, рисуя вручную эскизы для футболок, чтобы заработать деньги на оплату счетов, пока изучала моду, и все старые рисунки она развесила по стенам. Там были и скелеты лошадей, и скелеты оленей, и другие безымянные скелеты, а я лежал и считал скелеты, пока крошечный вращающийся портативный обогреватель отбрасывал на них теплые, танцующие, оранжевые тени, а она ступала холодными босыми ногами по деревянному полу, готовя ужин для нас обоих.

Мы уже говорили о дне премии, и она знала, что я с нетерпением жду этого дня. Она сказала, что мне не нужно рассказывать ей, как много всего получилось, и пока мы сидели и ели за ее крошечным столиком, где швейные машинки, обрывки тканей и платья были сдвинуты в сторону, она и не подозревала, как я это ценю. Не думаю, что она понимала, почему я был таким тихим. Думаю, я тоже не понимала.

Посреди ночи я проснулся, а она плакала. Она плакала очень громко, и я развернул ее так, чтобы она была подо мной, а я над ней, посмотрел на нее и спросил, что случилось.

"Почему ты не сказал мне? Почему ты не сказал мне?"

Она говорила между всхлипами и смотрела на меня, а я гладил ее по волосам и пытался успокоить. Я еще не решил , кому рассказать. Я не знал, расскажу ли я кому-нибудь. Но я решил, что, по крайней мере, обязан ей это сделать, а может, я просто хотел, чтобы она перестала плакать, а может, я просто хотел произнести слова в реальном мире, посмотреть, существуют ли они, посмотреть, работают