Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но наконец-то было определено орудие преступления. И начал вырисовываться портрет преступника. Убийца из СС — не самая хорошая новость, но проблему можно уладить. Бивен даже нашел верный ход, и Пернинкен вроде бы не стал возражать.
Но карлик снова выкинул одну из своих штучек, вытащив из шляпы новую «сновидицу», которая тоже по всем параметрам подходила на роль потенциальной жертвы. Грета Филиц. Тридцать один год. Замужем за Гюнтером Филицем, саксонским аристократом, придерживающимся нацистских взглядов. И разумеется, она состоит в «Вильгельм-клубе».
Трясясь в своем «мерседесе», он опустил глаза на рисунок, который держал в руках. Бивену приходилось признать: Симон Краус был классным рисовальщиком. У этого недоноска обнаружилась куча талантов.
Сосредоточься. На голове у сидящего за письменным столом человека в строгом костюме было что-то вроде каски, напоминавшей средневековый шлем, с забралом, опускавшимся на лицо и образовывавшим нечто вроде клюва. В шлеме не было специальных отверстий для глаз, только горизонтальная прорезь вдоль всей верхней части.
Абсурд. И тем больший абсурд, что Симон, следуя указаниям Греты, придал маске фактуру, изобразив на ее поверхности темные и белые прожилки, характерные для мрамора…
Бивену очень хотелось выбросить это поганство в окно. Значит, вот каков их подозреваемый — или, по крайней мере, персонаж снов, предвещающий жертве ее скорую казнь…
Ладно, выбирать особо не из чего. Или, если забыть про рациональное мышление, этот тип действительно являлся из сна, чтобы выпотрошить своих жертв, или, если следовать теории Крауса, женщины видели Мраморного человека где-нибудь в музее, на приеме, в фильме или на прогулке с подругами.
Он выбрал второй вариант, но и тот ничего не давал. Даже если допустить, что Сюзанна, Маргарет, Лени и Грета побывали в одном и том же месте, вместе или порознь, и увидели одного и того же типа, о котором вспомнили, воспроизведя его в своих снах, что это говорит об убийце? Абсолютно ничего.
— Мы на месте, герр гауптштурмфюрер…
Бивен решил завернуть домой. После своей мрачной ночной вылазки он направился прямо в гестапо, влез в мундир и погрузился в изучение дела, пытаясь прочесть между строк, что же такого сумел нарыть Винер, чтобы получить две пули в затылок.
— Подожди меня. Я минут на десять.
Бивен направился к старому зданию, служившему ему домом. Он всегда отказывался жить в казарме — ему нужна была независимость, собственное пространство. В результате со своей тощей зарплатой он мог позволить себе только комнату в этом ветхом пансионе в Пренцлауэр-Берге. Неподалеку была расположена пивоварня, чьи бродильные чаны день и ночь отравляли округу своими испарениями. Вонь немало способствовала снижению арендной платы… А летом, видит бог, обитатели заслуживали дармового жилья за то, что терпели эти удушающие миазмы…
Бивен на мгновение забыл про расследование, сосредоточившись на новости дня, настоящей новости: война объявлена. И он был совершенно готов. Скоро он сможет уйти в армию и сменить свои гестаповские погоны на погоны вермахта. Сначала польский фронт, потом Франция. Наконец-то!
Однако он не испытывал никакой радости, ни даже интереса к этому судьбоносному событию. Mein Gott[88]. Тысячу раз он представлял себе эту войну. В воображении он терпеливо прокручивал ее в мельчайших деталях. Он ковал ее, как плавящийся металл, разогретый до тысячи градусов. Он изучил ее тончайшие пружины, малейшие возможности… И вот теперь ему было плевать, ну или почти. Это расследование стало его наваждением. Дело следовало срочно закрыть. Войной он займется позже.
Бивен делил ванную комнату с другими жильцами на этаже, но сейчас, в это время — около трех дня — путь был свободен. В туалетной комнате имелась фаянсовая ванна, раковина, душевая кабина и даже биде… Но ничего не работало, пол был ледяным, а влажность сочилась отовсюду, кроме кранов и душевой насадки.
Сегодня ответом на его упования стала тоненькая солоноватая струйка. Под ней он смог помыться, проигрывая в голове послеполуденную встречу с Гретой Филиц. На выходе из «Бауэрнхофа» им с шофером удалось запихнуть женщину в его машину, пытаясь одновременно успокоить, — Бивен твердо решил обеспечить ей охрану, прицепив к ее юбке нескольких парней из гестапо.
Перед тем как расстаться, он спросил у Крауса:
— Ты знаешь психиатра по имени Минна фон Хассель?
— Конечно. Мы вместе учились на факультете.
— Что ты о ней думаешь?
— Ничего.
— Ты так говоришь, словно тебе что-то не в то горло попало.
— Я не люблю богачек, разыгрывающих из себя святых.
— Предпочитаешь жен нацистских банкиров?
Краус хмуро на него глянул:
— Может, Лени или Маргарет и не ухаживают за безумцами в полуразвалившейся лечебнице, но они боролись, чтобы получить то, что имели. А Минна фон Хассель родилась с серебряной ложкой во рту и теперь изображает из себя страдалицу.
— Она тобой очень восхищается.
Симон нахмурился:
— Ты с ней знаком?
— Она лечит моего отца.
Бивен и сам не знал, зачем выдал эту информацию. Он всегда считал болезнь отца помехой на своем пути, стыдным секретом.
Симон был слишком умен, чтобы задавать вопросы.
— Ты знал, что она написала диссертацию об убийцах-рецидивистах? — продолжил Бивен.
— Говорят, ее работа стала классикой в этой области, но я ее не читал. Меня интересует совсем другое. Насколько я помню, она работала с одним психиатром, который изучал поведение многих серийных убийц и даже лично расспрашивал кое-кого из них.
— А где мне найти этого психиатра?
— Нигде. Он еврей. И наверняка уже мертв.
Бивен зашел в свою комнатушку и надел самый лучший мундир, с серебряными нашивками, блестящими погонами и парадным кинжалом на цепочке.
Вернувшись к «мерседесу», он перехватил устремленные на него взгляды прохожих, то ли боязливые, то ли восхищенные. Он это обожал. Вдруг он услышал голос малыша Крауса в клубе «Нахтигаль»: «И прими совет: продолжай ходить в штатском, пока будешь вести это расследование. Эсэсовская форма не лучшее прикрытие, если хочешь действовать скрытно».
Ходить в штатском?
А больше ничего не хочешь?
43
Он хорошо себя чувствовал в мундире, он хорошо себя чувствовал в штаб-квартире гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Это большое здание из тесаного камня — почти музей — стало его настоящим домом. Защитной оболочкой, внутри которой он нашел пристанище. Родительский дом не выбирают, и Бивен принял эту истину с должным фатализмом: он оказался в лагере плохих парней.
Всякий раз, приходя сюда, он думал о том, что́ было
