Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

— Правитель-защитник приказал убить так много людей шесть Цветений назад, — говорит быстроглазый маг. Вокруг царит тишина, но я ощущаю молчаливую поддержку сидящих в круге у огня. Все эти маги — мои ровесники или старше, а значит, все они были свидетелями тех событий. И уж кому, как не им знать о милостях Мланкина. — Среди них были старики и совсем еще дети, юноши и девушки. Правитель сожжет этот лес вместе с тобой, Серпетис, когда узнает, что ты здесь. Ведь он прекрасно понимает, что наши тропы запутают его людей. Вековечный лес так просто тебя не отдаст — и магов не отдаст, поверь.

— Я сам прикажу выжечь этот лес, если стану правителем, — говорит Серпетис, повернувшись к нему. Остальные по-прежнему молчат, но теперь это враждебное молчание можно пощупать рукой. — За шесть Цветений вы отвыкли от власти и порядка. Правитель дал вам место, чтобы спокойно жить. Вы платите ему тем, что нарушаете его запреты.

Я вскидываю взгляд. Власть? Порядок? Этот уверенно говорящий юноша выбирался хоть раз в своей жизни за пределы родной деревни, не говоря уже о Шиниросе?

— Моя мать лечила людей всю свою жизнь, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Ей отрубили голову только за то, что она была магом и отказалась снимать с себя магический обет. Мой отец лишился всей своей семьи, он остался один на закате дней. Власть? Порядок? Порядок, который лишает тебя близких и родных?

Маги смотрят на меня — я чувствую кожей их взгляды. Они могли бы прервать меня, ведь я — чужак и пленник, но почему-то они позволяют мне говорить.

— Если бы твоя мать любила твоего отца, она бы отреклась от магии, как это сделала син-фира Инетис, — говорит Серпетис. — Она выбрала семью, отбросив в сторону гордость. В Шиниросе многие последовали ее примеру.

Перед глазами у меня темнеет. Инетис отреклась от магии и была проклята. Она попыталась спастись от проклятия, снова приняв обет — и умерла. Она пять Цветений спала в одной постели с человеком, отдавшим приказ убить нашу мать, и на шестое Цветение к ней в сонную вошел самый настоящий убийца.

— Не смей произносить ее имя! — Мой шепот подобен шипению углей, на которые плеснули водой. — Не смей говорить об Инетис!

Я вскакиваю на ноги и оказываюсь с Серпетисом лицом к лицу. Он немного выше меня и плечистее, но я не позволяю смотреть на себя сверху вниз.

— Ты и понятия не имеешь, что произошло на самом деле. Инетис умерла — ее настигло проклятие, которое Мланкин запретил снимать. Зная, что его жена умрет, а его сын останется без матери!.. Он обрек на смерть свою жену, когда понял, что без магии она умрет. Вот она — любовь Мланкина. Вот она — милость мудрого правителя Асморанты.

— Ты ведь ее брат, — говорит высокий маг. — Я понял, откуда мне знакомо твое лицо.

Я не отрываю взгляда от Серпетиса. На его лице — смятение и борьба, я вижу, как он пытается найти слова, которые могли бы опровергнуть сказанное мною. Но он не сможет. Потому что — я вижу это по его глазам — он знает, что я могу быть прав.

Слова мага доходят до меня, я поворачиваю голову. Остальные так и смотрят на меня, и в свете костра их лица темны, словно вылеплены из глины.

— Да, — говорю я, — я Цилиолис, брат Инетис, син-фиры Асморанты.

Быстроглазый маг выступает из тени. Подходит ближе и кладет руку мне на плечо — легко, уверенно, одобрительно.

— Твоя сестра не умерла, — произносит он четко, чтобы слова дошли до меня с первого раза. — Она жива, и вы скоро увидитесь с ней.

В груди как будто что-то трескается. Я забываю о Серпетисе, я застываю на месте и просто смотрю на мага, который только что вернул мне частичку сердца.

Этого не может быть, — говорит мне разум.

Маги не могут лгать, — опровергает сердце.

— Жива? — повторяю я.

Маг кивает.

— Фраксис спас ее. Она в вековечном лесу. Ты скоро увидишься с ней…

Он переводит взгляд на Серпетиса, который, покачиваясь, стоит рядом.

— И ты тоже.

17. ОТШЕЛЬНИЦА

На землю снова спустилась ночь. Мне холодно в клетке под пронизывающим насквозь ветром, но спрятаться негде. Остается только сжиматься в комок на полу и обхватывать себя руками, дрожа как осиновый лист.

Нас кормят — похлебка, которая снова проливается мне на одежду, кусок мяса, кусок лепешки. Ирксис по-прежнему ест жадно, как будто боится больше никогда не увидеть еды. Вечерничаем сегодня поздно, и охрана торопит нас, поглядывая на небо. Уже пора спускаться в яму. Солнце давно ушло, показалась на небе сероглазая Чевь.

— Жрите быстрее, там!

Я снова торопливо прячу за пазухой кусок лепешки, чтобы погрызть потом. Ирксис вылизывает плошку, и я отворачиваюсь. Он сегодня совсем не говорил со мной, все сидел и сидел на одном месте, глядя куда-то вдаль. Солдаты, не скрываясь, считали дни до момента, как он «окончательно тронется».

— Пару деньков и оклемался бы еще. Здоровый же мужик.

— Если бы в яму не спускали, может, и оклемался бы.

— Да какой оклемался. Землицы в головушку насыпало — не высыплешь. Разве что расколется, как кувшин.

Они гоготали, но Ирксису, похоже, было уже все равно. Раз или два он принимался что-то почти беззвучно бормотать, но быстро замолкал. Мне было не по себе рядом с ним.

У нас забирают плошки, дают воды. Подавший ковш солдат морщится, приблизившись ко мне. Я грязная, засохшая на одежде вчерашняя похлебка воняет кислым, волосы прилипли к голове. Мама учила меня опрятности с малолетства. В доме Мастера я следила за чистотой и порядком. Увидели бы они меня сейчас.

— Опускайте! — звучит команда.

Цепь начинает скрипеть. Темнота уже накрыла Шин, и за краем ямы меня встречает непроглядный мрак. Я слышу шепот чарозема, он настойчивый и быстрый, как будто хочет меня в чем-то убедить.

— Я вор, я вор! — выкрикивает Ирксис где-то наверху.

Солдаты весело гомонят.

Со стуком клетка опускается на дно ямы. Вокруг темно и сыро, и запах жуска мешает думать. Шепот все громче, и хотя я не могу видеть, я чувствую, как вокруг ямы осыпается земля.

Чарозем обступает клетку со всех сторон. Этот шорох земли ни с чем не спутать, этот стук мелких камешков о прутья не заглушить ни одним заклятьем. Я обкусываю с губ сухую корочку, закрывшую вчерашнюю рану, но крови мало — слишком мало, чтобы ее хватило для хорошей защиты.

А земля все сыпется. Скоро она погребет меня. Засыплет с головой. Я задохнусь…

ты задохнешься

…в этой яме. Я буду карабкаться наверх, буду кричать, но…

никто тебя не услышит

…никто меня не услышит.

Шепот чарозема вторит моим мыслям, и вскоре я начинаю путаться, где они, а где морок. Я снова пытаюсь сотворить заклятье, но чарозем уже не поддается мне. Я просовываю пальцы сквозь прутья решетки, но не могу дотянуться. В темноте прутья клетки скрипят и стонут, сопротивляясь напору магии. Еще немного — и клетка лопнет.

Ты задохнешься в этой яме. Никто тебя не услышит.

В соседней яме долго и глухо кричит Ирксис — и резко замолкает, как будто кто-то ухватил его за горло. Я замираю и прислушиваюсь, но слышу только тишину. Вдруг он умер? Вдруг чарозем все-таки достал его? Надо спешить, пока магия не овладела и мной.

Вчера чарозем узнал, на что я способна. Сегодня он мне такой возможности не дает. Я снова просовываю пальцы сквозь прутья, и земля смыкается на них самой мертвой хваткой. Я пытаюсь вырваться, но чарозем не пускает, сжимает пальцы каменными тисками и тянет на себя.

Я с трудом вырываюсь, прижимаю руку к груди. Шепот становится тише, но в нем я явственно различаю смех. Палец ноет, кончик его совсем холодный.

Ты задохнешься в этой яме. Никто тебя не услышит.

Я слышу эти слова и одновременно повторяю вслух. Поднявшись на ноги, я отступаю в центр клетки, за которой шорох осыпающейся земли все сильнее, все громче.

В отчаянии я кусаю палец. Но это только кажется, что кожу легко прокусить. Я кричу от боли, но не могу заставить себя сжать зубы достаточно сильно.

Вверху, внизу, вокруг меня — черная тьма. Она забирается ко мне под кожу, лезет в глаза, заставляет дрожать и замирать от ужаса. Мне кажется, что я уже по самую шею в мокрой рыхлой земле. Еще немного — и она набьется мне в рот и в нос, и я задохнусь.