Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Ей владея, вы сокрушите мощь моего чародея-мужа…
Ясное дело. Столько-то лет строгого. На груди кающегося рыцаря опять зазвенели латы; зазвенел и телефон, связуя сознание с проклятым бытием.
Майор накинулся на него и несколько минут просто орал, сбиваясь на рев; когда же порыв стал стихать и между матом и угрозами начали появляться ключевые слова, Валентин Николаевич скорее догадался, чем понял, что Полежаева уже прибыла на родину.
– …Полчаса назад Фейгелю звонила, сама отметилась, сука, а ты…
Оправдаться Первушину было нечем; он дождался паузы и сказал покаянно, но твердо:
– Виноват, товарищ майор. Сейчас приеду, а план операции я уже разработал.
3
Игорь Львович выслушал нехитрый план своего пленника, и ободренный его вниманием зэк приступил к делу. Он перенес стол к стене, под окно, поставил на него табурет и взгромоздился на это ненадежное сооружение.
– В самый раз, – сказал он, старательно протирая стекло рукавом. – Как на ладони видать, лучше не придумаешь.
Как ни странно, Игорь Львович испытывал даже некоторое смущение от происходящего; ему совсем не хотелось этаким хером торчать в дверях, наблюдая, как менты станут расхлебывать заваренную им кашу. Он не понимал, почему для выемки простого кидняка[51] им понадобилось ставить оцепление, и от всего этого ему было тревожно и неуютно.
– Послушай, – мягко обратился он к парившему над ним соузнику, – что там за пургу Колыма начальникам нагнал, а? Ясно же, что он, так ведь?
Зэк молчал, глядя в окошко; Игорь Львович слегка качнул под ним табурет и продолжал построже:
– Скажешь сейчас – пальцем не трону.
– Не знаю я ничего, – испуганно заговорил наблюдатель, готовясь к прыжку; над головой Рылевского нависла грязная подошва его сапога; он с трудом удержал равновесие и убрал ногу.
– Не знаю я ничего, хоть убейте, – повторил он. – Колыма утром ко мне подкатил, то да се, возьмусь ли грев ваш с рабочки вынести – тебе, говорит, за это от половины треть выйдет, но там столько, что месяц жевать будешь, и напарника мне назначил: дэтэпэшник один, высокий такой, не в себе малость. Вроде, значит, нам на троих, с ним да с Колымой, половина всего обломится. Колыма-то, б. дь, знает, что у меня баба по новой замуж вышла, и у длинного вроде того, – без посылок сидим. Разливался он очень, что положение наше понимает и потому подзаработать дает. Я подумал еще – что это его на такую заботу растащило, а потом понял: просто он знает, что мы и лишнего не возьмем, и молчать будем. А больше ничего я не знаю, хоть убейте на хер.
Свет из окна падал на его лицо, табурет поскрипывал печально: у него дрожали колени.
– Ладно, – сказал Игорь Львович, почти поверив бесхитростному рассказу, – не знаешь, и ладно. Да тебе повезло, считай: прикинь, ты б туда залез, а вылезаешь – вокруг хоккеисты эти уже расставлены.
Зэк охнул и покачнулся на насесте.
– Что, страшно? – спросил Рылевский, дивясь простодушию пленника.
– Идут, идут! – вдруг закричал тот, протирая стекло. – Вон они: РОР наш, а с ним еще какие-то и еще трое, не поймешь.
– Махнемся, – приказал Рылевский.
Зэк тяжело спрыгнул и помог Игорю Львовичу забраться наверх.
Цепь хоккеистов-автоматчиков выровнялась, подтянулась, застыла; затем, видимо подчиняясь команде, солдаты расступились и пропустили внутрь шестерых пришельцев во главе с РОРом. РОР засуетился, стал что-то объяснять, размахивая руками; цепь подалась; двое в папахах и один в штатском отступили вместе с нею, трое же других пошептались о чем-то голова к голове и стали медленно обходить цистерну, прижимая к ее бокам длинные трости с разветвлением на концах.
– Саперы, бля буду, – удивился Рылевский. – Эй, земляк, ты сапера-то от мента отличить можешь?
– Могу, – откликнулся земляк, недоверчиво глядя на Игоря Львовича.
Они опять поменялись местами.
– Погоди, погоди, – говорил Рылевский, – сейчас они из-за цистерны выйдут.
Зэк посмотрел в окно, потом оглянулся на Рылевского, ожидая подвоха.
– Я тебе что, сапер? – рявкнул на него Игорь Львович.
Зэк вздрогнул, отвернулся к окну и вдруг заговорил громко и оживленно:
– Правда, е…т твою, саперы, гляди, гляди, в цистерну лезть собрались, м….ки.
Он быстро уступил Игорю Львовичу наблюдательный пункт и, позабыв об их непростых отношениях, спрашивал азартно, теребя его за штанину:
– Ну что? Влезли, или как?
– Лезут, – неторопливо рассказывал Рылевский. – Лезут засранцы. Одного с плеч закинули, щуп ему туда подают. Так. Не видно его – внутри лазит, козел. Чего им… Ага, голову высунул. Вынул что-то. Хрен знает что, сумка вроде. Еще что-то. И еще. Солдаты отходят… бред какой-то, честное слово. Опять присел, не видно его. А эти, снаружи, миноискателями в сумки тычут. Вылезает, руками машет, ругается, поди, так, что… Всё, спрыгнул. Сумки берут, одну РОР сам тащит. Тяжелая, поди. Всё, уходят. И солдаты зашевелились. Так, и солдаты уходят. Всё. Антракт.
Рылевский тяжело спрыгнул на пол.
– Ясно, – сказал он, – это Колыма, падло, решил, что если меня чем и подогреют, так не иначе – взрывчаткой. Хорошо хоть вас там не взяли, он ведь всех разом, поди, вломил. Грев-то мой в штаб теперь понесли, козлы драные.
Рылевский захохотал, и пленник, поняв, что ему самому тоже больше ничего не угрожает, от души веселился вместе с ним.
4
Прохор посмеялся из вежливости над материнской запиской и опять сник, удрученный полубезумным видом Александры Юрьевны.
– Здорово устала, Саш? – осторожно спросил он, стараясь глядеть в сторону. – Совсем круто пришлось?
– Что, Прохор, увяла девичья краса? – отвечала наблюдательная Александра. – Да не верти ты головой, рассмотри все как следует и успокойся, я подожду.
– Здорово, – сказал Фейгель, с ужасом глядя на нее, – это от мороза так стало, да?
– От мороза, от мороза, – успокоила его Александра Юрьевна, – неделю в тепле поспать надо, и все пройдет.
Прохор Давидович недоверчиво покачал головою и рокочущим шепотом переспросил:
– А по правде – били?
– Романтик ты, Прохор, – отмахнулась Александра Юрьевна. – Щеки-то – вообще ерунда, губы только здорово прихватило. Сама дура.
– Расскажи по порядку, – попросил Фейгель. Александра Юрьевна начала нехотя, но понемногу разошлась и с удивлением обнаружила, что слушатель ей сейчас необходим; Фейгель часто перебивал ее, задавая вопросы – то дурацкие, то, как ни странно, вполне уместные.
– Слышь, а расконвойка эта как выглядит?..
– Сейчас, – обрадовалась Сашка и, порывшись в карманах, вытащила пустую и надорванную сигаретную пачку. – Прямо там написала, – похвасталась она, – считай, с натуры. – Она расправила бумагу и невыразительно пробормотала:
…Строй сломан ветром.
Люди в сухом снегу –
Черной ветви обломки.
– Ух ты, – позавидовал
