Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
4
Прошло уже не менее трех часов с тех пор, как Рылевский отпустил своего пленника живым. Не менее трех часов провел Игорь Львович в одиночестве, тишине и полной растерянности. Никто из ментов не явился, чтобы выковырять его отсюда; быть может, о нем просто забыли из-за каких-то более важных и неизвестных ему раскладов.
Тишина и полутьма бендежки угнетали его; заниматься же чем-то, помимо топки, было невозможно, да и просто отходить от печи не хотелось.
Утром Игорь Львович решил, что дров хватит до съема, и, когда он понял свою ошибку, было уже почти темно.
Тревога его росла; ровное и сильное гудение огня теперь раздражало его, мешало прислушиваться к шагам снаружи.
Надо было что-то решать с дровами. Рылевский распахнул дверь и постоял на пороге, вглядываясь во тьму. Предчувствие близкой и неотвратимой беды становилось все отчетливей; и с чеченом, несомненно, что-то случилось, иначе он появился бы уже давно или на крайняк дал бы о себе знать.
Ясные длиннопалые звезды висели над зоной; некоторые из них даже присаживались на колючку, как птицы на провода, и, отдохнув, снова повисали во тьме, дрожа и моргая изо всех сил. Мороз усилился так, что дышать было трудно.
Рылевский вернулся в хибару и стал выламывать доску из нар, отжимая ее вверх кочергою. Кочерга тут же сломалась, изрядный кусок ее отлетел и со звоном ударился о печь; в руках у Рылевского остался короткий, ни на что не годный железный прут.
Пламя в печке оседало и съеживалось. В наступившей тишине послышался хруст снега; шаги быстро приближались, Игорю Львовичу почудился даже обрывок разговора, и тут же от удара ногой отворилась дверь. Трое ментов топтались на пороге, не решаясь подойти к нему; Рылевский стоял перед ними с кочережным обломком в руках.
– Брось прут, – скомандовал наконец ДПНК.
Игорь Львович аккуратно положил железку на край недоломанных нар.
– В ШИЗО, – коротко объяснил другой, тот, что шмонал его вчера перед свиданкой. – В ШИЗО, Рылевский, хорош дурить.
– За что это, начальники? – хамовато спросил Игорь Львович, не трогаясь с места. – С какого хрена?
– Выходи, б. дь, – не повышая голоса, распорядился ДПНК. – Еще спрашивает, сука.
Рылевский повиновался быстро и молча.
Когда они переходили из рабочки в жилую зону, шедший позади Игоря Львовича маленький прапор вдруг крикнул злобно:
– Руки, б. дь, руки!.. – Потом несильно толкнул его в спину и едва слышно произнес: – С РОРом не залупайся сейчас, понял, – убить может.
Вечер
1
– Почки ему на х… отбить, – соображал Виктор Иванович, глядя вослед огонькам удаляющегося газика, начиненного двумя ментами; чекист отбыл раньше, еще засветло. – И по голове добавить.
Огни пометались, задрожали и исчезли за поворотом.
Еще до отъезда начальства, несмотря на все насмешки и издевательства своих и чужих, он кое-чего все-таки достиг: велел лейтенанту Гвоздеву под любым предлогом споить или как-нибудь по-другому обезвредить чечена, выдал ему на эту операцию пятьдесят рублей своих кровных денег, обождал немного и распорядился, чтобы Рылевского забрали в ШИЗО.
Невероятное нагромождение обстоятельств привело Виктора Ивановича к печальному и бесславному концу; теперь его вовсе не интересовало, для чего писала Полежаева эту долбаную записку, был ли у них с Рылевским особый на то договор или все произошло случайно, само собой. Виктор Иванович был спокоен, четко командовал, быстро соображал, не отвечал на издевки и старался не замечать насмешливых взглядов и перешептываний коллег.
«С судьбой не спорят», – спокойно, как о чем-то постороннем, размышлял он. К утру он станет посмешищем для всего поселка – брошеный, никому не нужный, уничтоженный. Ключ постарается избавиться от него как можно скорее, загонят его куда-нибудь к е….й матери, на малолетку или к наркомам, где он окончательно сопьется, одичает, канет в безвестность и одиночество.
Только нельзя раскисать, пока не отданы долги, тем более что отдавать их теперь можно не стесняясь: проиграно все.
Виктор Иванович неспешно продвигался к дому; возвращаться в штаб было незачем, уборщица, наверно, уже справилась, отругалась и ушла. К утру, не позже, история растечется по всему поселку, как талое дерьмо по полу. Впрочем, он и об этом теперь не слишком беспокоился, смутно, но верно чувствуя безграничную свободу того, кто потерял все; его неудержимо тянуло выпить.
Навстречу ему, шатаясь, двигался человек в форме; поравнявшись с ним, встречный заключил его в объятия и сообщил торжественно:
– Сделано, Вить, драть твою, чисто сделано.
Несло от него так, что Виктору Ивановичу показалось, будто он и сам уже хлебнул.
– Пойдем, – позвал он, – дома расскажешь.
Сидя за столом на загаженной васинской кухне, Гвоздев улыбался хозяину широко и безмятежно.
– Все путем, Витек, все путем, – повторял он.
– Выпить-то не осталось, все выжрали? – невежливо спросил капитан.
Гвоздев поднялся, сделал два шага в сторону прихожей и опустился на кстати подвернувшийся табурет: в тепле его развезло окончательно.
– Возьми сам, Вить, там в карманах у меня, – застенчиво попросил он.
В карманах его шинели действительно оказались две поллитровки, и вместе с той, что лежала в левом, Васин нечаянно вытащил початую пачку седуксена.
– С колесами, что ль, замешивал? – спросил он.
– А? – встрепенулся Гвоздь и тихонько запел, раскачиваясь на табуретке:
…Бьют колеса по рельсам
И на стыках стучат…
– На колесах, говорю, замешал? – раздраженно повторил Виктор Иванович.
– Такое дело, – с расстановкой начал рассказывать Гвоздев. – Две мы с ним выпили, и все без толку. Всего-то я пять взял, а колеса в заначке были. Я ему насвистел, что мне выпить негде, а надо, день такой, а баба злится, приревновала да из дому выперла.
– Неужели поверил? – спросил Виктор Иванович.
– Поверил не поверил, а закусь достал, колбасы хорошей и всякого там, я спрашиваю: из дома, что ль, прислали, а он оскалился – нет, говорит, из Москвы, и наклейку показал иностранную. Ну, я, как мог, выделывался – и за горы там, и за баб, и за дружбу – в сиську нализался, сам видишь, а он – ни хрена. Сидит, глядит спокойно, будто и не пил, ждет чего-то.
– Ясно, – перебил Виктор Иванович, – чего он ждал: чтоб твоей же водярой тебя, дурака, напоить да и узнать, зачем приперся.
– Ага, – согласился Гвоздь, – но тут ему, понимаешь, приспичило, и, пока он ходил, я третью в момент откупорил, разлил и колес ему намешал. Из последних сил старался. Вить, понимаешь? – лейтенант возвысил голос и притянул к себе Виктора Ивановича, – из последних, драть твою, так вот. Ну, он вернулся, стакан свой, не подумавши, опрокинул и
