Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кипяток отдай, начальник, – заорал на него Пехов, огорченный неудавшимся во сне побегом, – кипяток отдай, мля.
Сегодня он летел без горячего[53] и оттого, допив оставленную вчерашней сменой бутылку, на несколько часов буквально выпал из жизни, заснул мертвым сном на неубранных по прапорскому попустительству нарах.
В этой камере, куда его перевели сегодня, все стекла были на месте, и все же правая его рука, которой он по привычке прикрывал во сне голову, замерзла так, что пальцы не гнулись.
Покончив с топкой, татарин принес ему хлеб и кипяток; видно было, что и сам он принял сильно, но не чрезмерно и оттого находится в прекрасном расположении духа.
– Неужели и похуже меня нашли? – спросил Анатолий Иванович, отогревая пальцы на кружке. – С какого хрена дачу-то мне поменяли?
Татарин неторопливо прошелся взад и вперед по камере и сказал:
– Да, ушла тепла, совсем ушла.
– В первой-то кто? – повторил вор.
Прапор посмотрел на него удивленно.
– Не слыхал, что ли, как шмонали? – спросил он. – Твой, политик, вот кто.
– А, – сказал Пехов, – после свиданки, что ли, остудить решили?
– Чего дуру гонишь, – мирно сказал мент. – Не знаешь разве, как ему вчера свиданку обосрали, РОР бабу его выгнал?
– А он чего, выступал, что ли?
– Ушла тепла, – с удовольствием повторил татарин. – Так выступал, что РОР, считай, почти уж не РОР.
– Закурить подогнал бы, начальник, – попросил Анатолий Иванович.
Татарин промолчал.
– А жалко, так рассказал бы хоть, как политик режима опустил.
– Друга своего не жалеешь, да? У тебя-то тепла вся вышла, а у него-то, прикинь, вообще форточка открыта. – Мент рассмеялся и повторил: – У него форточка открыта, а тебе – расскажи.
Пехов улыбнулся сдержанно, не теряя достоинства и одновременно давая понять, что шутка удалась.
– Протоплю у него, зайду, – пообещал прапор.
В дежурке было душно, но уютно. Распаренный пьяный режим спал, облокотясь на стол; маленький прапор ловко и весело подсвистывал приемнику.
– «Для тех, кто в море» поймал, – похвастался он. – Сядь послушай.
– Топить иди, артист, – незлобно проворчал татарин.
Прапорщик поднялся и надел шинель.
– Пошли, – сказал он, – политика погреем, пока этот спит.
Они быстро растопили печку в первой камере, плотно набили ее дровами, подождали, пока прогорит, и подложили еще.
– Тихо что-то, – заметил татарин и крикнул через дверь: – Эй, не спи, кипяток несу!..
Из камеры не донеслось ни звука, ни шороха.
– Околел ты там, что ли, – весело продолжал татарин, – топим, сейчас тепла тебе будет.
– Не ори, – сказал маленький, – режим встрянет. Открывай лучше, я сейчас.
Какое-то неведомое наитие заставило татарина дождаться напарника в коридоре.
Рылевский неподвижно лежал лицом вверх; пятно темной замерзшей крови окружало его голову.
– Е…ть твою, – сказал татарин. – Режим, б. дь.
– Может, сам упал, – испуганно предположил маленький.
– Нам-то разница, – сказал татарин, – сам не сам. Дежурство наше, на нас и свалят.
Его напарник присел на корточки перед телом.
– Дышит? – спросил татарин.
Маленький опустился на колени, стараясь не испачкать кровью шинель.
– Хрен поймешь, – сказал он. – В рот их всех драть, мы-то при чем?
Татарин поднес кружку к губам Рылевского.
– Эй, – сказал он громко, – хлебай давай.
Губы лежащего дернулись от прикосновения горячей кружки; вода потекла по щеке за шиворот. Татарин выругался и встал.
Они стояли по обе стороны тела молча, как в почетном карауле.
– Ладно, – сказал наконец маленький, – мы-то все по закону, нам-то чего.
– Чечену про это расскажи, – посоветовал ему татарин. – Короче, ДПНК вызывай, пусть разбирается.
– Врача, может? – предложил маленький, не трогаясь с места. – А его в дежурку перенести, в тепле отойдет, а?
– Врача можно, – сказал татарин. – Иди звони. А его трогать не надо.
– Перенесем, ты чего, – настаивал маленький.
– Сказал, не трогай! – заорал татарин, теряя осторожность от страха. – У, режим е. ный, тихо, б. дь, сделал.
От его крика лавина тронулась и неудержимо пошла вниз: блатной стал громко выкликать Рылевского и, не получив ответа, забарабанил в дверь кружкой и кулаками. Маленький прапорщик вызывал по телефону дежурного; Анатолий Иванович бушевал, выкрикивая невероятные и унизительные способы уничтожения врагов и обидчиков своего друга, и только Игорь Львович Рылевский по-прежнему мирно покоился на ледяном полу; печь в камере понемногу нагревалась, и воздух из разбитого окна падал теперь вниз, овевая его лицо свежей и широкой струей.
2
– А в ШИЗО какие там условия, не знаешь? – расспрашивал Александру Юрьевну молодой человек с бородкой. – Хорошо бы уж полную информацию о зоне дать, коли так.
Прочие гости теснились за маленьким столиком у окна.
– Еще что-нибудь есть? – бодро спросил бородатый; ему конечно же хотелось поскорее попасть обратно за стол.
– Вроде бы всё, – вздохнула Александра Юрьевна. – А почему они сегодня празднуют?
Большой лысоватый дядька сменил стакан на гитару и запел басом:
Мой миленок – демократ,
Выпускает самиздат…
Последних строк разобрать не удалось, но по поведению присутствующих дам Александра Юрьевна догадалась, что они непечатны.
– У них вчера до ночи шмон был, – небрежно отвечал молодой человек. – А насчет Игоря ты не беспокойся, завтра же все это по «Свободе» гонять начнут. А что на радио не поместится – тоже куда надо пристроим.
Хозяйка ласково кивала им, приглашая за стол.
…Где же он, мой ненаглядный студент,
Что распечатал журнал «Континент»?
В зоне, разгружает цемент… –
заливался лысый.
– Поздравляю, – сказала, подходя к столу, Александра Юрьевна, – с прошедшим, посвященным вашему тридцатилетию шмоном, желаю…
Гости засмеялись, задвигались, выкраивая место, и стали радостно дополнять запоздалые поздравления Александры Юрьевны.
– …И чтобы следующий не раньше сорокалетия случился…
– …Нет, чтобы – к серебряной свадьбе…
– Дайте человеку спокойно чаю выпить, – сказала хозяйка.
– При чем тут чай, – возмутился ее муж, – штрафную надо.
…Кто же его распечатал и где,
«Вестник» тот, «Вестник» тот РСХД,
Кто же распечатал его…
Александра Юрьевна для приличия отпила из штрафной.
– Поздравляю, – сказала она, – поздравляю, извини, что по делу зайти пришлось.
– Да все мы тут – по делу, – откликнулся гитарист. – По одному делу проходим, девочка. – И он посмотрел на Александру Юрьевну значительно и страстно.
– А я вот тут заявление составил в прокуратуру, – сказал муж, чтобы развлечь гостей, и начал читать: «…были изъяты пятьдесят банок консервов “Язык говяжий в желе”… очевидно, сотрудники КГБ, производившие обыск, сочли эти языки способными к клевете, порочащей советский общественный и государственный строй…»
– Консервы вымели, гады, – вздохнула именинница. – И носков шерстяных у нас до фига было, и чаю – посылок на двадцать.
– Вымели, да не всё, – перебил
