Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Долго болтаете, не вам одной надо.
Сашка убрала книжку, вышла и встала рядом, дожидаясь, пока он отзвонится.
Неожиданно он распахнул дверь и громко заговорил:
– Скоро мы их всех пересажаем, всех – на нары, чуть что – иностранцам звонят, сволочи, руки им обломать надо…
Убедившись, что речь его хорошо слышна публике, он кашлянул и продолжал:
– Всех на нары посадим, товарищ капитан, пусть их там уголовники насилуют, будут знать, как иностранцам названивать…
Александра Юрьевна слышала несколько раз о таких дурацких, на манер достоевского мещанина, выходках товарищей, и все же ей очень хотелось принять все это за недоразумение; трудно было согласиться с тем, что эта жуткая и дешевая сценка разыгрывается специально для нее.
Дядька в будке кричал и размахивал руками, будто собирался схватить и обезвредить ее немедленно.
Она двинулась в сторону кольца; дядька догнал ее и потащился следом, сохраняя дистанцию шага в полтора.
– Дозвонишься, дозвонишься, девушка, – бормотал он негромко, – дозвонишься: по звонку – на работу, по звонку – с работы, в барак, иностранцев там нет…
Александра Юрьевна прибавила шагу: на кольце было не слишком людно, но еще вполне прилично, и ситуация враз потеряла свою остроту.
Она стала спускаться вниз по переходу; дядька протопал за нею по лестнице, как слон, обогнал ее и держался теперь впереди; время от времени он оборачивался, подмигивал ей и улыбался, скаля зубы.
У Кукольного театра толпились антрактные курильщики; Александра Юрьевна остановилась возле них и тоже закурила.
Сообразив, что прежние шуточки здесь неуместны, гражданин принял вид солидный и важный и замолчал, стараясь, однако, держаться почти вплотную к Александре Юрьевне.
«В театр, что ли, зайти с этими ребятами, – раздумывала она, – должен же там быть телефон в раздевалке».
Дядька нависал сзади, мешая соображать.
…Так и он зайдет, выкинет еще что-нибудь, а позвонить все равно не даст. Пощечину влепить ему здесь, при народе? Так разорется ведь, ментов позовет, устроит канитель. Надо, значит, от него уходить, и не по автоматам бегать, а прямо туда и ехать: удобно, недалеко, разумно. А там уж точно кто-нибудь есть, кто сообщит сразу…
Александра Юрьевна подошла к зданию театра и встала перед афишей, упражняясь в боковом зрении.
Со стороны Самотеки медленно подползал троллейбус; с другой стороны бодро шагал под горку милицейский патруль, и, судя по всему, они должны были прибыть на остановку почти одновременно.
Александра Юрьевна отступила на шаг в сторону, повернулась и побежала; дядька рванул за ней; она миновала остановку и бросилась в объятия берегущей ее милиции.
Выглядело это все более чем убедительно: запыхавшаяся возмущенная девушка и в страхе остановившийся наглый преследователь.
– Привязался, час уже за мною ходит, – натурально всхлипнула Александра Юрьевна. – Деньги предлагает и говорит такое…
Троллейбус застрял на светофоре; гражданин в шапке повернулся и стал медленно отступать.
– Говорит, если не соглашусь, все равно изнасилует… Я домой идти боюсь… – ныла Сашка.
– Не бойтесь, сейчас разберемся, – сурово произнес низенький тощий старлей. – Мы ему сейчас понасилуем. Стойте тут.
Он кивнул напарнику, и они быстро нагнали мерзавца; тот сдался им без сопротивления. Не слушая объяснений, менты заломили ему руки и, подгоняя пинками, потащили назад, к Александре Юрьевне. Она двинулась им навстречу, но на полпути резко свернула к остановке и с разгону прыгнула в подошедший наконец троллейбус.
Дядька кричал и извивался в ментовских руках. Двери троллейбуса закрылись, заднее же стекло было покрыто изнутри плотным инеем, и Александре Юрьевне не удалось досмотреть развязку.
4
– Ну, теперь за троллейбусом давай, – приказал Первушин.
Экипаж машины, в которую он подсел приблизительно за час до происшествия, состоял из двух дремавших на заднем сиденье оперативников и пожилого, очень неприятного на вид шофера.
Валентин Николаевич был в восторге от только что разыгравшейся сцены, которую они, как из ложи, наблюдали из своей машины. Он изо всех сил болел за Александру Юрьевну и очень развеселился, когда дядьку заломали менты.
– Тормознемся, может, помочь ему надо, – сказал сзади сонный оперативник.
– Без нас разберутся, – беззаботно сказал Валентин Николаевич. – На остановках, отец, притормаживай.
Шофер презрительно посмотрел на него.
– Соображаю, командир.
– Зря мы его так оставили, – неожиданно подал голос второй оперативник. – Ему ведь здорово навешать могут, пока разберутся.
– Ну, с дежурным свяжись, – отмахнулся Валентин Николаевич.
Пока они долдонили что-то по рации, машина дотащилась почти до Маяковки.
– Вышла, гляди, вон она, – указал Первушин.
Александра Юрьевна неторопливо шла вперед, к перекрестку.
– Тут поворота нет, – ворчливо сказал шофер; Александра Юрьевна повернула на улицу Горького и пошла направо, в сторону «Белорусской».
– Без поворота поворачивай, – приказал Валентин Николаевич.
Сигналя и двигаясь против потока, шофер лихо обогнул сквер, пересек правую узкую дорожку кольца и остановился у обочины.
– Дальше что? – хамовато спросил он.
– За ней, медленно, – не обижаясь, скомандовал Первушин.
Опера никак не могли объяснить дежурному, что произошло.
– В отделение у Кукольного позвони, говорю, – безнадежно повторял один из них. – Как слышишь? Сотрудник наш, скажи, недоразумение, понял?
– Да оставьте вы эти ментовки, – с досадой сказал Валентин Николаевич. – Лучше со второй машиной свяжитесь. А почему стоим, папаша?
– Не понял задания, – по-военному коротко отвечал папаша. – Просто ведем или на психику давить надо?
В машине было до одури душно: опера курили какую-то импортную дрянь, папаша же без остановки смолил беломором.
Интересно, кого и куда возил лет тридцать назад этот тип с татуированными короткопалыми лапами.
– Думай скорее, а то тут переулков справа до хрена, – не дождавшись ответа, сказал папаша и добавил совсем уж неуважительно: – Ну, шевели извилиной… сынок!
Валентин Николаевич выдержал паузу и сказал спокойно:
– Без психики давай, а то в метро уйдет. Так, поезжай потихоньку.
Шофер засопел презрительно и дал газ.
Ночь
1
…Машина неслась по заснеженной грунтовке, правая рука Анатолия Ивановича почти примерзла к дверце, и он уговаривал шофера закрыть окно, но тот, не поворачивая головы, отвечал коротко: «Не положено. Десять суток», – и гнал все быстрее.
– Почему десять суток? – испугался вдруг Анатолий Иванович. – Ты ж меня на волю везешь, парень.
Шофер молчал; машина почти летела над дорогой, перескакивая обледенелые выбоины; впереди показался поселок; справа у дороги торчали вышки.
– Ах ты сука, – закричал Анатолий Иванович, выдирая у шофера баранку и чуть не плача, – ты ж меня на волю вез, мент позорный!
Заскрежетали выжатые на всем скаку тормоза, и Анатолию Ивановичу удалось даже развернуть машину, но она тут же легла на бок и стала падать в пропасть, внезапно открывшуюся на месте кювета.
От ужаса и тоски он
