Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Услышав Сашин голос в прихожей, Нино Александровна взяла себя в руки и мудро решила скандала не затевать. Она легко поднялась с диванчика, небрежно оправила кудри и, подцепив ногой непослушную туфельку, обратилась к мужу:
– Ну что ж, видимо, не судьба. В конце концов, на этой Лили Понс свет клином не сошелся, а арию Лакме я и сама спою не хуже, правда, Лёвочка? Черт с ними, с колокольчиками, давайте веселиться!
Она проследовала в ванную комнату, посмотрев на себя в зеркало, покачала головой, вытерла платочком чуть припухшие от слез глаза, припудрила носик и возвратилась в гостиную. Ее Лёвочка словно только этого и ждал: он перестал жевать давно погасшую трубку, подбросил вверх и ловко поймал свою сванскую шапочку и предложил поужинать дома. Во-первых, можно разогреть хачапури, во-вторых, у него есть бутылочка мукузани, и вообще зачем куда-то тащиться, если так хорошо дома.
После ужина Лев Давыдович завел граммофон, и вся семья слушала трофейную пластинку Милици Кориес: на одной стороне была первая ария Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта, на другой – вальс Иоганна Штрауса «Голубой Дунай».
Перед сном, оставшись наедине с Сашей, Лев Давыдович подмигнул сыну и спросил:
– Скажи, а где все-таки ты был? Мы чуть в полицию не стали звонить. Слава богу, нас Дэшил отговорил, сказал, что по собственному опыту знает – с полицией лучше не связываться. Ты случайно не заблудился?
– Да нет! – сказал, глядя отцу в глаза, Саша. – Я спустился по Маркет к набережной, вышел к Фишермен-Ворф, к пристани, и там случайно разговорился с беглецом из тюрьмы Алькатрас. Жуть как интересно.
Зачем соврал, Саша и сам не знает, а вот как его отец мог такой глупой лжи поверить, это необъяснимо. Свой китайский фонарик мальчик забыл в бистро.
* * *
Розали ехала на машине по Маркет-стрит и всю дорогу ругала себя последними словами: «Беби, остановись, хватит. А то смотри, какая ты неугомонная: мужа сменила, так тебе все еще мало – нужно с мальчиком поиграться, постыдилась бы! Ну как можно так распускаться?»
И все же как бы женщина себя ни корила, раскаянья она при этом не испытывала. Перед тем как свернуть по направлению к Форест-Хилл, она вырулила на тротуар и, остановив на минутку машину, вылезла, чтобы подышать свежим воздухом. Розали чувствовала, что ее лицо горит. Липкий туман остался там, внизу, в центре города, а здесь над Розали горели звезды и воздух обдавал приятной свежестью. Она, вспомнила, как Саша, безуспешно пытался научить ее произносить имя Це-ре-те-ли, выделывая какие-то шелестящие звуки, похожие на хлопанье стрекозиных крылышек, и громко рассмеялась.
Дома Розали ждала угрюмая незамужняя сестра, которая из любви к бедным малюткам, чей отчим доблестно защищал родину, иногда соглашалась по пятницам побыть бебиситтером, а заодно и проверить, как ведется хозяйство в доме ее непутевой младшей сестры.
– A, это ты, Рози. Ты знаешь, по крайней мере, который час?
– Девочки спят? – ответила Розали вопросом на вопрос и, видя, что сестра, вместо того чтобы надеть шляпу и незаметно слинять, располагается поудобнее, готовясь с удовольствием выслушать ее исповедь, не дожидясь ответа, добавила: – Наоми, ты можешь идти домой, спасибо, большое тебе спасибо.
Это было, конечно, не очень вежливо, даже очень невежливо с ее стороны, но что оставалось делать, если человек не понимает?
– Чего ты ждешь? Я чертовски устала и хочу одного – спать, спать, спать.
– Я хотела тебе сказать, я не уверена, что смогу прийти в следующую пятницу, – завела было удивленная сестра, но не успела она и договорить, как Розали уже распахнула входную дверь.
– Если не уверена – то и не приходи, чего проще. До свидания, Наоми, и еще раз большое спасибо.
Наоми недовольно потянула на себя входную дверь, слегка поскользнулась и полетела с невысокой лестницы, как утюг с гладильной доски. К счастью, обошлось без последствий.
Читатель, наверное, полагает, что Розали, проводив сестру, поднялась на цыпочках в детскую, где она, поправив малышкам одеяльца, уберет младшей сбившийся на лоб локон и молча вытрет тыльной стороной ладони набежавшую слезу. Ничего подобного. Молодая женщина направилась прямиком в гостиную, открыла буфет, достала непочатую бутылку бурбона, ловко ее откупорила и, наполнив до половины стакан и разбавив виски содовой, вернулась на кухню. Там она зажгла свет, села за стол, отпила глоточек, мечтательно подперла подбородок обеими ладошками и тихонечко запела: «San Francisco – you stole my heart».
Глава четвертая
«С этого дня Саша и Розали стали встречаться почти каждый день», – написал было я, но потом одумался: Розали, конечно, не прочь была бы встретиться с юным фокусником и поставить пару точек над «и», благо муж все еще в отлучке, но потом закрутилась, к тому же одна из ее малышек заболела свинкой.
Со дня их встречи прошел месяц… еще один… Приближался декабрь, а с ним Рождество и Новый год.
Сейчас в это трудно поверить, но после войны американские евреи (и не только с Западного побережья), все эти вчерашние Левины, Коганы, Кацнельсоны, продолжали усиленно ассимилироваться. На Рождество они желали друг другу Merry Christmas и украшали свои жилища пышными Christmas tree, на Пасху – красили яйца и прятали их в садике, под лавровишней или под апельсиновым деревом, детей воспитывали на Американской конституции и на Марке Твене.
Разумеется, даже в те времена в еврейских семьях, празднуя Рождество, никто не выставлял на стол жареную свинину, да и заглянуть в протестантскую или католическую церковь на рождественскую службу или мессу тоже мало кому приходило в голову, но чересчур ортодоксальных родственников стеснялись. О них если и говорили, то вскользь, делая вид (и то если только кто-либо из этих пахнущих чесноком и селедкой свойственников оказывался под боком), что те случайно приехали в командировку, и заводили при этом глаза к потолку. Да что родственники, даже о просочившихся в печать фактах относительно того, какие зверства вершились немцами в концлагерях, в первое время после войны сообщали только шепотом, словно речь шла о чем-то постыдном.
В наступившей предпраздничной суматохе Розали почти забыла про Сашу. С сестрой Наоми она помирилась, а 31-го в пять часов после полудня вся семья Лейзер собралась у Розали на новогодний аперитив. Должен был прийти даже старый Лейзер, со своей очередной женой Маней (Исаак Лейзер всех своих жен именовал для простоты Манями), но
