Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот на обратной дороге случилась незадача: спустило колесо, пришлось ставить запаску. Я была к этому привычна, запаску поставила, перемазалась, как всегда, без перчаток.
Но мои стариканы все вытерпели. До Москвы мы доехали, хотя и сильно припозднились на прием в честь лауреата. Вваливаемся втроем в посольство. По широкой лестнице спускается посол Максимо Пачеко. Я ему: «Ну вот, принимайте гостя. Я – Ирина, переводчица. Надеюсь, простите опоздание. У меня колесо спустило по дороге из Ясной Поляны».
Посол смеется, глядя на меня – «берет промасленный такой на ней», да и лицо и руки в грязи. И тем не менее приглашает меня к столу.
– Да я-то вам зачем? Переводить уже не надо. А мне надо душ принять и отдохнуть. Знаете, как я устала!
– Ну, тогда приходите завтра уже без опозданий к восьми часам. Повторим прием в честь лаурета и в вашу честь, – улыбается посол и ведет моих чилийских пассажиров в зал, где собралось много гостей.
На следующий день отправляюсь на прием, соответственно одетая и причесанная. Помнится, были там поэты Кирсанов, Маргарита Алигер. Увлеченно читали стихи. Особенно выделялся Евгений Евтушенко, он довольно бегло изъяснялся по-испански. Мастерски дирижировал этим писательским оркестром посол Максимо Пачеко. Молод, красив, элегантен, чувствуется аристократическая порода. Выходец из богатой семьи, женат на дочери известного политика консервативного толка Алессандри (он был до Эдуардо Фрея президентом страны), сам – христианский демократ, юрист, автор нескольких интересных книг, близкий соратник президента Эдуардо Фрея.
А переводила поэтов возникшая из небытия Нина Булгакова, восседавшая в центре зала, как на троне. Удивительная это была женщина: высокая, статная, надменная, в зубах тонкая сигара в длинном перуанском мундштуке. Переводила она лихо, без запинок, с некоторым презрением поглядывая на тех, кто нуждался в ее переводе. Говорили, что она могла крепко выпить. Могла и загулять, но к этому в Иностранной комиссии Союза писателей привыкли и ей прощали. Многие латиноамериканские писатели были от нее без ума, да и она не отказывала им в благосклонности.
Ну вот, успокоилась я, теперь мне уже не надо будет работать. И тут я потихоньку стала спускаться к выходу. Догоняет меня Женя Евтушенко и с какой-то мальчишеской удалью предлагает:
– Muchacha[18], не хотите ли покататься по вечерней Москве. У меня внизу «москвич».
– Спасибо, Женя, но у меня тоже внизу «москвич». И к тому же я – жена Юры Карякина, кажется, вашего приятеля.
Реакция поэта оказалась незамедлительной:
– Максимо, – закричал Женя, – у тебя в гостях жена самого замечательного марксиста нашего времени – Юрия Карякина. Он же написал прекрасную статью о Солженицыне! – И потащил меня обратно.
Тут уже и я разговорилась с Максимо на профессиональные темы. Его поразила моя осведомленность в чилийских делах, то, как я цитировала из книги президента Фрея «Еще есть время». Он куда-то ушел и вернулся со своей книгой. Я потом ссылалась на нее в своей диссертации. Говорили мы с ним увлеченно, так что возникла даже неловкая заминка в дирижировании писательской встречей. В общем, договорились встретиться в рабочее время и поговорить о моей диссертации. Я была счастлива.
И зачастила я к чилийскому послу: то в консульство днем, то в резиденцию, куда он и его жена приглашали к ланчу интересных людей. Я там познакомилась с молодым Славой Зайцевым, которого жена посла рекомендовала мне как «советского Диора». Кажется, она написала о нем статью для чилийского журнала мод. А меня Слава сразил вопросом: «Вы у кого одеваетесь? Почему не заходите ко мне?» Знал бы он, на какие аспирантские шиши я живу!
Приглашал меня посол на вечерние ужины с Карякиным, они, кстати, быстро нашли общий язык. Когда мы задерживались, Максимо предлагал нам свою машину. Но тут меня что-то удерживало: это уж перебор. Еще засекут!
Но засекли меня, конечно, давно. И вот однажды вызывают в аспирантуру ИМЭМО.
– Наташа, в чем дело? – спрашиваю у нашей секретарши.
– Да ты сама сейчас узнаешь. Там в коридоре тебя ждут двое молодых людей, хотят с тобой поговорить.
Выхожу и вижу, в конце коридора на подоконнике сидят двое парней. И тут у меня сердце ёкнуло. Сразу поняла: ребята из «конторы». К этому времени я уже все понимала насчет КГБ, хотя дури в моей легкомысленной голове было еще немало.
Начался какой-то вязкий разговор. Не помню, как они мне представились. Кажется, просто по именам. Сказали, что в аспирантуре обо мне отзывались очень хорошо. Вот и их интересует тема моей диссертации, как продвигается работа. Потом спрашивают, как я познакомилась с послом. Собственно, врать мне не приходилось, но сковывал страх.
– А что, нельзя встречаться с чилийским послом, если я его книгу буду цитировать в своей диссертации? – решила я взять инициативу в свои руки.
– Конечно можно и даже нужно. Но ведь вы бываете там не одна, приглашаются и другие люди. Нам бы хотелось знать, о чем говорят, какие темы обсуждаются.
Спросить у них, кому это «нам», у меня не то чтобы смелости не хватило. В голову не пришло. Как в дурной игре. Правила ясны, хотя игроков никто не называет. Играю дурочку.
– Мне записывать разговоры, что ли? Это как? Сесть в сторонке и конспектировать?
– Ну, зачем? Просто запоминайте, а потом нам расскажете. Мы сами вас найдем.
– Хорошо, только вы на меня не очень-то рассчитывайте. У меня полгода до сдачи диссертации. Писать надо.
Решила: больше в посольство ни ногой. Но как объяснить Максимо, почему не буду приходить. Не могу же я ему рассказать об этой встрече. Но можно намекнуть. А вдруг у них в посольстве все разговоры записываются? Да и что он вообще понимает в нашей жизни?
Через несколько дней вызывает меня наш главный гэбэшник из Международного отдела полковник Костко и вручает официальное приглашение на ужин в чилийское посольство.
Пришлось пойти. Это был мой последний ужин. Были приглашены только чета Гонионских (он – известный латиноамериканист, его жена – специалист по Италии) и я.
Стол сервирован так, что я с трудом понимаю, когда какой прибор брать. Смотрю на Гонионских, моих визави, и все повторяю.
