ТВари - Andrew Лебедев

Как хорошо сказал этот маловерный критик! Все девочки обязательно спасутся и попадут в рай. Откуда ему это известно? В егото маловерии…

– А теперь я хочу предоставить слово известной молодежной писательнице Тане Середе, — сказал Монахов, принимая очередную картинную позу. — Таня Середа сама недавно была ведущей нашумевшего телешоу «Последняя девственница» и после опубликовала два ставших сенсацией романа: «Тормоз» и «Типа любовь». Таня сейчас работает над новым романом «Отстой Лав». Приветствуем, Татьяна Середа, писательница и шоугел!

Массовка зашлась отрепетированными аплодисментами. Камеры взяли Таню Середу. Режиссер сделал зумом крупный план.

Таня теперь не была той сорвиголова девчонкой, что год назад собирала у экранов телевизоров несколько сот тысяч горячих поклонников и поклонниц. На ней не было обнажавших пузико молодежных топиков и искусственно рваных под коленками джинсов.

Теперь в камеру глядела не отвязная девчонка из провинции, а успешная молодая бизнесвумен в дорогом белом шерстяном костюме, из-под клешеных брючек которого выглядывали остроносые туфельки стоимостью не в одну сотню евро.

– Вот уважаемый критик Баринов тут только что изволил сказать, что рай будет похож на детство, где и мама молодая, и друзья, — начала Татьяна, холодно стрельнув красиво сделанными дорогой визажисткой глазками в сторону Александра Евгеньевича. — Так я на это могу возразить, что вот у меня не было детства, и мать моя никогда не была для меня молодой. Мать все детство мое водила в дом вечно пьяных любовников, которые, уже когда мне исполнилось одиннадцать лет, начали приставать ко мне с сексуальными домогательствами. Все мое так называемое детство я сидела между парализованным братом, которому в Афганистане сломало позвоночник, и вечно пьяной матерью… Я хочу возразить господину Баринову: не нужен мне рай, если он будет похож на мое детство.

– Ваш рай будет из лучшего отрезка вашей жизни, — вставил Монахов, — возможно, из нынешнего отрезка.

– А как быть тогда с людьми, у которых не только не было счастливого детства, как у Татьяны, но которым не удалось добиться успеха и во взрослой жизни? — со своего места подала голос Ирма Вальберс. — Таких людей ведь большинство.

Монахов сконструировал ироничновопросительное выражение на своем красивом лице и вытянул руку в сторону Баринова:

– Ответьте же, господин литературный критик!

Мне по роду моей работы довелось читать роман Тани, — сказал Баринов, — такие произведения называют романамиоткровениями или криком души. Подобные вещи публиковались и в девятнадцатом, и в двадцатом веках и шокировали общество, эпатируя его и имея при этом почти гарантированный успех, потому как публика всегда охоча до горячих и пикантных подробностей. И особенно подобные произведения, которые заведомо имели коммерческую инициирующую их подоплеку, имели успех в сытые времена у социально успешной публики. Ведь именно живущему в достатке обывателю интересно прочитать про грязь и дикие нравы трущоб — самим жителям трущоб такие книги не интересны. Вот в чем успех Оливера Твиста, ставшего супербестселлером именно в расцвет викторианской сытой буржуазной Англии, когда Англия буквально с жиру бесилась, ведь фунт шоколада, привезенного тогда из далеких колоний, фунт чая из Китая и фунт вирджинского табака стоили полпенни, то есть копейку… Англия была более чем сыта. Поэтому буржуазии, дабы пощекотать нервишки, хотелось почитать про жизнь трущоб, про голод и холод, про лишения. Ах, как хорошо, наевшись за обедом жирной баранинки и сидя у жаркого камина, почитать про приключения голодного и оборванного мальчика Оливера!

– Вы ушли от темы, профессор, — подал голос Монахов, — вас спросили про рай: как быть с теми, у кого не было детства?

– Да, я сейчас, — кивнул Баринов, — так вот, рай есть у всех. И у Тани Середы он есть, есть он и у Ирмы Вальберс, есть он и у Агаши Фроловой, и у вас, нашего ведущего, и у меня тоже…

– У каждого свой? — переспросил Монахов.

– У каждого свой, — кивнул Баринов.

– То есть, грубо говоря, если мне в жизни больше всего нравилась моя работа, то я окажусь в раю, напоминающем эту телестудию? — в упор глядя на Баринова, спросил ведущий.

– Именно так, — подтвердил Баринов.

Значит, повашему, любитель поесть после смерти попадет в рай, напоминающий ресторан, а любитель красивых женщин окажется в гареме?

– Это очень упрощенно звучит, но примерно соответствует моим представлениям о рае.

– Но ведь это противоречит концепции греха, ведь сладострастники и обжоры должны попасть в ад! — изумленно воскликнул Монахов.

– Все дело в том, — сказал Баринов, — все дело в том, что ада нет. И именно поэтому все девочки попадут в рай.

Но нашей Агаше если и предстоит попасть в рай, то не скоро…

Новогоднее шоу «Маскарад» должно будет побить все рекорды сравнительного рейтинга. По замыслу Дюрыгина, смотреть шоу будут вдвое больше телезрителей, чем Новогодний огонек и программу «Новые песни о самомсамом».

Как же! Увидеть полуобнаженную Ирму Вальберс и свадьбу века, свадьбу Агаты Фроловой и продюсера канала НТА Валерия Дюрыгина, свадьбу, свидетелем на которой должен был фигурировать сам депутат Думы Махновский, такое пропустить просто нельзя.

Грудь Ирмы, по согласованию с самой обладательницей этой застрахованной на миллион евро части тела, решено показать в сеточке компьютерной вуали. А перед этим по сцене будет прыгать живой Махновский и распевать песни про Севастополь родной и про то, как последний матрос Севастополь покинул.

«Мы камень родной омоем слезой, когда мы вернемся домой».

Как так могло случиться, что у такой успешной девочки, как Ирма, мир вдруг начал рассыпаться, как изображение на мониторе пораженного вирусом компьютера?

Ведь в детстве все казалось таким стабильным! Ирме всегда внушали, что она по рождению своему уже попала в золотой вагон первого класса, где едут такие же, как она сама — баловни судьбы, и уже никакая сила никогда не сможет перевести ее из этого вагона в какойнибудь там общий — плацкартный.

А тут… Какая подлость жизни кругом! Ну почему какаято провинциальная шлюшкапигалица вдруг посмела занять ее, Ирмы, место? Ее место в ведущем шоу страны, ее место на рекламных растяжках на главных проспектах столицы, ее место в постели самого классного и самого клевого и модного продюсера в Останкино, наконец!

Ведь еще полгода назад Дюрыгин намекал, дескать, ну почему ты, Ирмочка, не со мной, а с Игорем Массарским? Вот была бы со мной, какие бы мы с тобой проекты на телевидении вместе закатывали! А она — дура, думала, что эта беспечная жизнь с Игорем и оплаченными им продюсерами вроде Мотьки Зарайского будет продолжаться вечно.

И откуда только в ее дурьей головке такая уверенность взялась? Папа, латышский стрелок, что ли, вбил ей в голову эту дурь, что, если она родилась в семье столичного начальства, то по жизни дорожка стелиться будет мягким ковриком, без сучка без задоринки? А кстати говоря, ведь у папы, латышского стрелка, в его столе кроме пяти орденов Ленина в палехской шкатулочке, которыми тайком маленькая Ирма так любила играть, лежит еще и именной револьвер с золотой планочкой, на которой выгравировано: «Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро». Так не съездить ли в гости к папе? Не навестить ли его?

А Мотьку Зарайского прямо как подменили.

Раньше, бывало, Ирма относилась к нему несколько свысока, дескать, хоть по статусу продюсер и режиссер и выше ведущей телешоу, но все зависит от калибра этой ведущей… Она всегда считала, что в золотом эквиваленте она, Ирма Вальберс, на несколько сот кило чистого золота будет подороже, чем Мотька, хоть он и продюсер, хоть он и личный друг Миши, главного редактора…

Она так раньше всегда и строила с Мотькой свои отношения, мол, она главная драгоценность эфира, типа скрипки Страдивари, на которой ему, Мотьке, временно дали поиграть. К тому же Ирма всегда относилась к Зарайскому, как красивые и успешные и потому устроенные в личной жизни женщины относятся к мягкотелым бедолагам, у которых слюнки на красивое тело текут, но внутренней стальной воли недостает, чтобы тела этого добиться. Вот так она всегда к Мотьке Зарайскому и относилась, свысока и с нескрываемым ироническим высокомерием.

А теперь? А теперь чтото в Мотьке изменилось. Теперь он в ней, в Ирме, не ощущал былого ее перед ним превосходства. И даже, наоборот, стал ее както жалеючи поучать, вожусь с тобой только по старой дружбе, а то бы и не стал… Цени мою доброту!

Они сидели у Миши в переговорной комнате и обсуждали сценарий.

Но разговор скатывался с темы съемок на всякую ерунду. На личное, на какието сентенции, нравоучения…