Капля воды - крупица золота - Берды Кербабаев

Про себя Бабалы усмехнулся: ты больше и не вправе его ни о чем просить, он и так уже пошел тебе навстречу. Поэтому тебе и приходится сейчас ломать комедию перед этим парнем. Парень, правда, особой симпатии не вызывает… Ну, что, правда, уперся, как ишак — свет клином для него на Рахмете сошелся!

Дурдыев пожал плечами:

— Прямо не знаю, что делать…

Выражение лица у него стало нерешительное, и Бабалы вдруг испугался, что парень вот-вот согласится с ним. Он знал, что если спровадит молодого врача в Карамет-Нияз, то сам потом будет казнить себя за это.

После недолгого раздумья Дурдыев, посветлев лицом, что сразу придало ему обаяние, решительно произнес:

— Ладно, поеду в Карамет-Нияз. Не такая уж это даль, правда, товарищ Артыков? А врачи всюду нужны, да и болезни везде одинаковые. Главное — чтоб работа была по душе. Как туда добраться, товарищ Артыков?

Он, казалось, уговаривал сам себя. Бабалы прикусил губу, но теперь ему ничего не оставалось, как ответить;

— В этом я постараюсь вам помочь. Завтра же могу дать самолет: он доставит вас на место и заберет оттуда Мергенову.

Дурдыев покраснел:

— Стыдно признаться, но я не люблю летать. Мутит меня в самолете…

— Тогда вас подбросят на машине до Кызылджа-баба, а оттуда до Карамет-Нияза ходят автобусы.

— Спасибо, товарищ Артыков.

Бабалы даже поежился: этот парень еще благодарит его! Пожелав молодому врачу успехов в работе, Бабалы торопливо простился с ним.

После тягостного разговора с Дурдыевым на душе у Бабалы остался неприятный осадок. Он готов был избить себя…

Но так или иначе, а дело сделано. И надо думать о том, как ускорить приезд Аджап.

Бабалы решил прибегнуть к помощи рации, которая имелась и у него в конторе. Не прошло и нескольких минут, как его связали с Карамет-Ниязом. Ему, посчастливилось, он застал на месте Евгения Власовича. Расспросив Попова о здоровье, о делах, Бабалы как бы между прочим упомянул о приказе министра здравоохранения и попросил позаботиться о том, чтобы завтра же Мергенова отправилась в Рахмет самолетом.

Неожиданно для Бабалы Попов в шутливо-категорическом тоне заявил, что хотя он тоже знаком с приказом министра, но, однако, не собирается отпускать Мергенову и готов воевать за нее; она уже начала работать в Карамет-Ниязе и успела проявить себя самым наилучшИм образом, а такими специалистами, молодыми и перспективными, не бросаются.

Бабалы хотел было возразить, что, мол, как знать, возможно, и Дурдыев тоже хороший врач с большим будущим, но вовремя спохватился: ведь Попов мог спросить, почему же тогда Бабалы расстается с ним с легкой душой.

Пришлось Бабалы признаться, что Мергенова — его невеста. Попов весело удивился: вот как, а сама она ничего об этом не говорила и сразу впряглась в работу. Кстати, женихов хватает и в Карамет-Ниязе.

Не приняв шутки, Бабалы сердито спросил, нельзя ли разыскать Мергенову, он хочет сам поговорить с ней. Оказалось, она улетела к больному в Ничку…

Бабалы сухо попрощался с Поповым.

Он решил, что сам полетит в Карамет-Нияз за Аджап, завтра же утром, тем более что там были у него и дела, требовавшие срочной «увязки» и «утряски».

И когда он принял это решение, «завтра» стало вдруг неотвратимо от него удаляться, ему уже казалось, что до завтрашнего утра — целая вечность!

Он так задумался, что не сразу услышал прерывистую телефонную трель.

Звонок был из Ашхабада. Бабалы сообщили, что завтра утром, к десяти часам утра, он должен прибыть на заседание коллегии министерства — с отчетом о ходе строительства Большого канала на участке Рахмет.

Он повесил трубку, и «завтра» придвинулась к нему вплотную…

Глава двадцать третья

АДЖАП В КАРАМЕТ-НИЯЗЕ

щё недавно запыленный «газик» ковылял по пустыне — и вот он уже въехал на выровненную грейдерами, укатанную мостовую главной улицы Карамет-Нияза.

Поселок еще не был обозначен ни на одной карте, но уже жил бурной трудовой жизнью.

На улицах царило оживленное движение, спешили по своим делам озабоченные люди в схожей рабочей одежде, по которой трудно было отличить экскаваторщика от инженера.

В поселке было уже много добротных домов под шиферными крышами, по обеим сторонам улиц тянулись молодые деревья с тонкими, как журавлиные ноги, стволами и нежной листвой: листва эта казалась украшением на широкой груди пустыни.

— От северной окраины поселка, поблескивая под солнцем, уходило вдаль озеро…

«Газик» остановился возле одного из новых домов, из него вышла стройная высокая девушка в темных очках, одетая в голубой комбинезон и легкие парусиновые сапоги. Волосы у нее были повязаны красной косынкой, через плечо висела санитарная сумка.

Девушку, видно, ждали, ее сразу окружили люди, высыпавшие из дома. Первым подошел к ней главный инженер, Евгений Власович Попов, с тревогой спросил:

— Как больной, Аджап Моммыевна?

Аджап устало вздохнула:

— Положение у него очень тяжелое. Двустороннее воспаление легких. К тому же высокое давление. — Но, думаю, жизнь его вне опасности.

— Что от нас требуется?

— Больного надо срочно вывезти в Чарджоускую больницу. Я думала отправить его на самолете, который вы за мной обещали прислать. Но самолета так и не дождалась. Как видите, пришлось добираться сюда на машине.

— Вы уж извините, Аджап Моммыевна, самолет был занят. Но я срочно пошлю его в Ничку, за больным.

Все, немного успокоившись, стали расходиться. Попова позвали к телефону, он торопливо проговорил, обращаясь к Аджап:

— Я попросил бы вас заглянуть ко мне через часок, надо обговорить одно дело…

Кивнув, Аджап поспешила в поликлинику, находившуюся неподалеку.-

Знакомые Аджап с трудом узнали бы ее в молодом, одетом по-рабочему враче, уверенно шагающем по улице новорожденного поселка в толпе строителей Большого канала. Еще недавно главной ее заботой было — успешно сдать госэкзамены. И вот она уже спасает чужие жизни, возвращает людям здоровье… Сознание силы своей и ответственности сказывалось и на походке, и на осанке Аджап, и на выражении ее лица, придавая облику девушки какую-то решимость, беззаветность, серьезность…

В поликлинике она осмотрела рабочих, дожидавшихся приема, прописала лекарства, некоторых «посадила» на бюллетень, сказала медсестре, какие кому сделать уколы и перевязки.

Покончив с неотложными делами, Аджап решила немного отдохнуть. Она чувствовала себя очень усталой — ведь чуть ли не всю ночь провела в дороге. Закрывшись в кабинете, она сняла халат, стянула с головы косынку, подошла к зеркалу. Губы ее невольно сложились в улыбку — из зеркала смотрела на нее не прежняя Аджап, с чуть легкомысленным, лукавым взглядом, свежей, холеной кожей, румянцем во всю щеку, — а «товарищ доктор», у которого лицо уже загорело и обветрилось, а нежные губы потрескались, запеклись… Аджап, однако, не огорчил этот вид, наоборот, она почувствовала некоторую гордость за себя…

Вот бы увидел ее сейчас Бабалы!

Ей вдруг почудилось, что он идет ей навстречу из таинственной глубины зеркала. Ворот рубашки распахнут, и видны почерневшие от солнца шея и грудь; волосы и лицо покрыты пылью, а глаза смотрят выжидающе, требовательно. Ей даже послышался оклик: «Аджап-джан!», и она вздрогнула, а видение тут же исчезло, и в зеркале осталась одна Аджап, с лицом озабоченным, утомленным, чуть опечаленным…

Между ней и Бабалы лежала пустыня. Двести километров песков, двести километров, казавшиеся бесконечными…

Как ей хотелось сейчас быть рядом с ним! Сев за стол, она достала из сумочки и поставила перед собой фотографию Бабалы. Долго глядела на нее…

Аджап успела не просто соскучиться — она истосковалась по любимому. И тревожилась: как-то он там, один, в своем Рахмете? Тоже, наверно, беспокоится о ней и мучается из-за затянувшейся разлуки. В его чувствах Аджап не сомневалась: он никогда не скрывал их от нее. Ей вспоминались встречи с Бабалы — и первая, когда они смущенно мямлили что-то, боясь поднять глаза друг на друга, и другие, с «подкалываньями» и обидами, — обычно Аджап поддразнивала Бабалы, и та, предпоследняя, когда она оставила Бабалы в Ленинском сквере, обидев в который уж раз… Она ораву же пожалела об этом — а теперь готова была ругать себя не только за этот вечер, но за все свои «фокусы», которые ее забавляли, а Бабалы причиняли боль. Зачем она с ним так? Ведь он же по-настоящему ее любил, да и она знала, что только с ним будет счастливой.

После отъезда Бабалы она рассказала о нем родителям. И они, еще не видя суженого своей дочки, в которой души не чаяли, приняли его в свое сердце и часто потом заводили речь и о нем, и о его отце Арты-ке, которого хорошо знали, и о предстоящей свадьбе.

Вместе с дочерью они страстно мечтали о том, чтобы после окончания института ее послали в Рахмет.