Его осенило в воскресенье - Карло Фруттеро

Но агент Скалья все-таки испытал моральное удовлетворение. Ему удалось найти четвертый вход в долину, о котором не знали даже многоопытные карабинеры из Монкальери. Поднимаясь по высохшему руслу старого ручья, он вдруг увидел, что путь ему преградил густой кустарник. Однако он не отступил и стал мужественно продираться сквозь колючие заросли, поранив при этом руки. Его упорство было вознаграждено — фонарь высветил узкий, мощенный булыжником и поросший мхом проход. А затем Скалья увидел дугообразный мостик, за которым ложе ручья круто поднималось вверх. Этим путем многие проститутки выбрались из мешка, о чем неопровержимо свидетельствовала фиолетовая туфля, найденная в гнилых листьях. Смелыми и довольно рискованными прыжками Скалья сбежал вниз и принес начальству свой трофей и весть о тайном проходе. Увы, его триумф был недолговечен, ибо немного ниже, там, где долина расширялась и где по многим признакам и происходили встречи проституток с клиентами, сержант карабинеров Скуиллаче нашел под каменной плитой пакет из пластика — как потом оказалось, свернутый дождевик, — в котором лежали оранжевого цвета брюки, большая полотняная сумка, тоже оранжевая, с вышитой на ней белой морской звездой.

11

— Такой удачи не ждал, право же, не ждал! — воскликнул Де Пальма, но это прозвучало не слишком убедительно.

Хотя была уже глубокая ночь, в камере продолжался допрос задержанных. Радость от столь важного открытия постепенно улетучивалась. Из семи проституток одна оказалась несовершеннолетней, другую уже шесть месяцев разыскивала полиция за нанесение телесных повреждений в драке с соперницей, третья не выполнила приказ о выезде из города. Но ни одна не соответствовала описанию землемера Баукьеро.

Блондинок оказалось две, но одна была маленькая, худая, с невыразительным лицом, дождевик доставал ей до щиколоток. Вторая — высокая, пышнотелая — клялась и божилась, что в тот вечер она ездила в Бра с тремя клиентами и может это доказать. Впрочем, и остальные проститутки изо всех сил отстаивали свое алиби.

Оставалось проверить их утверждения, по возможности снять отпечатки пальцев на дождевике и на сумке (которая оказалась пустой) и установить, кому эти вещи принадлежали. Но у Де Пальмы крепло убеждение, что они вернулись к исходной точке. Вошли Раппа и Скалья, неся три бумажных стаканчика с «кинотти». Де Пальма посмотрел на часы.

— Немного погодя принесешь кофе с молоком, — осипшим голосом сказал он.

Было уже половина четвертого утра. Они молча выпили вино, закурили.

— Ну, что ты об этом думаешь?

Раппа, который в своей жизни допросил тысячи проституток и который знал наизусть все их уловки и хитрости, уныло буркнул что-то нечленораздельное.

Вполне возможно, что все семь задержанных и впрямь ничего не знали о блондинке в дождевике и никогда ее не видели. Но не исключено, что они знали слишком много, и тогда из них никакими силами слова не вытянешь. Что же до алиби пышнотелой проститутки, то, по мнению Раппы, оно было придумано сразу после облавы. Но и это само по себе еще ничего не доказывало.

— Вызовем еще раз Баукьеро? — предложил Сантамария.

— Для опознания? — спросил Де Пальма, проведя рукой по усталому лицу. — Что ж… попробуем. Но не сейчас. Стоит ли будить беднягу? Ведь этих дам мы продержим до завтра.

— Еще у нас есть сестра синьоры Табуссо…

— Верно. Можно показать задержанных и ей.

Но Де Пальма не верил в успех. Он не верил, что Баукьеро или Вирджиния Табуссо опознают в одной из задержанных проституток убийцу. Но сейчас, после труднейшего дня, главное было сохранить надежду.

— Во всяком случае, теперь мы знаем, что блондинка существует, — сказал Сантамария.

— И что она проститутка. Прекрасно. Мы даже знаем, что она, вероятно, замешана в преступлении. Превосходно. А значит, Гарроне был, по-видимому, убит из-за каких-то распрей с преступным миром. Отлично. А что дальше?

Все молчали.

— Да, но если эта проститутка не местная и «работает» здесь недавно, то каким образом она так хорошо знает холм? Так не бывает, — возразил Раппа с видом человека, который в двадцатый раз пересчитывает последнюю мелочь.

— Она вполне может быть туринкой, эмигрировавшей в Швейцарию, или же проституткой, работавшей здесь лет пять-десять назад. Возможно, у нее были с Гарроне старые счеты. Все может быть, вот в чем беда, — вздохнул Де Пальма.

Он был явно разочарован. Вернее, неожиданная находка укрепила его в мысли, что он упустил случай поймать таинственную блондинку именно в эту ночь.

— Одного не понимаю. Почему она не могла бросить дождевик и сумку в По? Почему вернулась после убийства сюда?

— Наверняка не из-за своей работы. Кто-то ее ждал, либо она и сообщник сразу после убийства поехали на холм. Если она здесь и раньше встречалась с клиентами, тогда все логично.

Раппа кивнул.

— Да, проститутки привязаны к старым местам. В этом с ними могут сравниться разве что монахини-затворницы. Но все-таки, что она делала на холме?

— Откуда я знаю? — воскликнул Де Пальма. — Наверно, прятала ларец с драгоценностями!

— Вы забыли о «Капризе», — заметил Сантамария.

— Верно. О «Капризе» мы забыли. Три раза мы его уже закрывали. Завтра съезжу туда, может, у них там была база.

Завтра, завтра… День закончился, и все, что было в человеческих силах, они сделали.

Снова воцарилось молчание.

— Нужна свежая идея, — сказал Де Пальма.

Все сделали вид, будто ищут ее, но, увы, не находят. Потом Де Пальма выпрямился, застегнул все пуговицы на рубашке, поправил галстук.

— Холодновато, не правда ли?

Он встал и надел пиджак, брошенный на стул в углу.

— Тебе не повезло, — сказал он Сантамарии. — Лучше бы ты поехал в Новару. Посмотри, на кого ты похож.

Сантамария взглянул на свои пыльные, забрызганные грязью ботинки и манжеты брюк.

— Ничего не поделаешь.

Как объяснить Де Пальме, что он, несмотря на все, рад этому приключению?

12

Прижавшись ногами к железной ограде балкона, американист Бонетто стоически готовился покончить жизнь самоубийством. Он сидел в кресле, которое подтащил к краю балкона, а через распахнутую стеклянную дверь была видна его комната. На столе горела лампа, стояла пишущая машинка «Ремингтон», а мусорная корзина была доверху полна скомканных листов бумаги.

Разве этот мир для честных людей? Разве это жизнь? О’кэй! Остается лишь сделать логический вывод и исполнить задуманное. Что ж, он уйдет из жизни без всякого шума, так же как Харт Крэйн, Хемингуэй, Павезе… Все, его путь завершился. Мама, конечно, будет страдать. И еще тетушка Наталина, которая была его крестной матерью. Но горе ближних его больше не волновало, он уже мыслями был в краю, откуда не возвращаются. Равнодушным взглядом он проводил одинокую машину, которая с невероятной скоростью промчалась по проспекту Реджина Маргерита и унеслась к реке и к холмам. На далеком перекрестке, где черные гномики чинили трамвайные пути, порой вспыхивал голубой огонек автогена.

Лишь несколько настоящих друзей будут его оплакивать, да и то недолго: Джон в Эль Пасо, Генри в Беркли, Марио в Трофарелло. Две-три девушки вспомнят о нем с грустью. Что же касается остальных, то профессиональные составители некрологов напишут о его смерти как о «тяжелой потере для нашей культуры», о «невосполнимой утрате», о «поразительно ясном уме покойного», о его «редкой, даже уникальной способности проникнуться замыслом автора и одновременно критически проанализировать текст». И так далее и тому подобное.

Американист Бонетто устало усмехнулся краешком рта. Что ему до всех этих жалких посмертных восхвалений, преувеличенных восторгов, до той совсем небольшой, скажем прямо, потери, которую понесет итальянская культура?!

Конечно, свой скромный вклад в литературу он еще мог бы внести, допустим, написал бы еще несколько небезынтересных статей. Но по сравнению с сегодняшним утром произошла полная переоценка ценностей, и в душе воцарились покой и ночь.

Он без страха смотрел в бездонную высь неба, стараясь отыскать затерянные в космосе звездные миры. Но небо затянули облака, и не было видно ни одной звезды. К тому же подул сильный ветер.

Бонетто встал. В этот прощальный момент он испытывал чувство родства с мельчайшими частицами мироздания. Даже с цветами, которые никогда не цвели, но которые мать упрямо держала в двадцати горшочках. Даже с жалким, ничтожным атомом, также составляющим обязательную часть целого, — со своим коллегой Марпиоли.

Он беззвучно засмеялся, вспомнив с удивлением, что все утро и потом целый день до самого вечера сходил с ума, не находя достойного ответа на… на что же?