Его осенило в воскресенье - Карло Фруттеро

Он прервался, заметив, что Сантамария все время переводит взгляд с каталога Венского музея на фотографии, полузакрытые тетрадью.

— Да, между ними есть разница, синьор комиссар, — ехидно сказал он. — Поэтому я и счел нужным сделать столь длинный экскурс в историю. И все же. — Он пододвинул к себе фотографии и на минуту задумался. — Видите ли, древние изображения фаллосов и фаллосы, сохранившиеся у примитивных народностей, обычно стилизованы. Следовательно, вопрос о возможном их сходстве с… рассматриваемым нами предметом даже не возникает, А вот с фаллосом из Губбио, который, как я уже сказал, относится к первому или второму веку нашей эры, дело обстоит иначе. Нет и следов архаизма, и невозможно отрицать реалистичность изображения. Отсюда, увы, — он сокрушенно развел руками, — и проистекает его всемирная известность. Отсюда и непохвальное стремление воспроизвести его во всякого рода сомнительных этнографических публикациях, в псевдонаучных энциклопедиях, а также в бульварных журналах. Но не будем, синьор комиссар, обманывать себя внешним сходством. Попробуем оценить фаллос из Губбио во всем его грубом натурализме. При этом не следует забывать, что он был элементом скульптурного изображения бога Приапа, поставленного охранять кладбище. — Монсиньор Пассалакуа встал и под встревоженным взглядом комиссара Сантамарии снял с полки другую книгу, открыл ее и громко прочел:

Custos sepulcri, pene destricto DeusPriapus ego sum. Mortis et vitae locus,—

и с пафосом перевел:

Я бог Приап, хранитель этого кладбища.Я бог обнаженного пениса:здесь пристанище смерти и жизни.

— Эти слова принадлежат не Приапу из Губбио, — пояснил он, — а Приапу — хранителю колумбария возле Аппиевой дороги, от которого уцелело лишь основание с этой надписью. Но заметьте, как символика, так и материал совпадают. Скульптура вырезана уже не из фигового дерева, символа плодородия, а из камня, материала, пригодного для захоронения! — Он перевел дыхание и возобновил свою «лекцию»: — В нашем случае особенно важны истоки. Чтобы увидеть фаллос из Губбио в истинном свете, чтобы понять стремление к полному обновлению, мы должны учесть, в каком религиозном климате возродился культ бога Приапа — хранителя кладбищ. Этот религиозный климат породил христианство, способствовал его распространению. Позволю себе привести комментарий Файета к упомянутой мною надписи на скульптуре:

«В начале эпохи императоров традиционная мифология была преимущественно эстетическим достоянием элиты. Но грубые скульптуры того периода оставались сокровищницей низших классов, и им поклонялись еще и благодаря таинственной силе, которую эти творения символизировали. И вот теперь эти изображения вновь заняли свое важное место в религиях, исповедующих веру в конечное спасение человека. Они как бы вновь утвердили величие божественного и святого и придали новый блеск мифу о воскресении Христа. В этом суть жажды возрождения, пламенное желание достичь душевной чистоты, которые столь ярко проявились во внешне грубой и натуралистической символике той эпохи».

Он с треском захлопнул книгу.

— Теперь вы поняли? Вот каково символическое значение фаллоса из Губбио. Вот что хотел выразить древний резчик по камню! А теперь сравните это творение искусства с вашей отвратительной поделкой! — Он выхватил из-под тетради фотографии фаллоса, сделанные полицией на виа Мадзини, и положил их рядом с фаллосом из Губбио. — Конечно, — сказал он, тыча в фотографии полиции указательным пальцем, — на первый взгляд оба они кажутся идентичными. И я, господин комиссар, затрудняюсь объяснить, чем вызвано это внешнее сходство. Чистым совпадением? Фаллос с виа Мадзини является копией, созданной в восемнадцатом веке по заказу развращенной знати? Не знаю и не хочу этого знать. Но я убежден, что оба предмета относятся к двум разным эпохам и к двум различным социальным слоям. Больше того, — добавил он после короткой паузы, — я утверждаю, что эпоха и социальный слой, породившие эту грубую поделку, верх пошлости и непристойности, никак не соотносятся со всеми известными нам до сих пор эпохами. — Монсиньор Пассалакуа медленно выпрямился и, бросив последний растерянный взгляд на фотографии, пробормотал: — Это головешка из ада. Другого определения, право, не нахожу!

— Понимаю ваше разочарование, комиссар, — сказал Массимо, спускаясь по лестнице. — Беседа была поучительной, но толку от нее почти никакого.

— Я не совсем с вами согласен, — ответил Сантамария. — В известном смысле она оказалась очень полезной.

— Да?.. Ну конечно! Все эти ритуалы. Обитель жизни и смерти. Таинственные люди, создавшие орудие преступления. Это наводит на мысль о новоявленной секте, радеющей, как и древняя ее предшественница, о моральной чистоте, но возродившейся с единственной целью — совершить ритуальное убийство. В таком случае разница между двумя итифаллосами получает вполне убедительное объяснение. И тогда письмо Анны Карлы становится решающей уликой. Какое уж там случайное совпадение!

— Такое мне и в голову не приходило, — с удивлением признался Сантамария. — Я думал о том огромном значении, которое в прежние времена придавалось камням. Ибо и в этом случае совпадение поистине невероятное.

— Какое же?

— А то, что Гарроне в тот вечер собирался заняться камнями. Во всяком случае, так утверждает один свидетель, который присутствовал при разговоре Гарроне с графинями.

3

Один жест Фольято все решил в считанные секунды. Вот уже час Лелло бился над статистикой дорожного управления. Он пытался сосредоточиться, но испытывал странную апатию. Нет, ему не хотелось спать, и он не чувствовал усталости. Самый крепкий кофе тут бы не помог. Просто сегодня с самого утра, с момента, когда у него во сне внезапно свело ногу, он словно находился под колпаком из мутного стекла. Из этого колпака безразличия и вялости он, верно, не выбрался бы до конца рабочего дня. Но в десять утра дверь служебного помещения открылась (Лелло головы не поднял), кто-то вошел, сделал несколько шагов (Лелло снова не поднял головы) и молча остановился. Тут только Лелло взглянул и увидел, что курьер Агемо нерешительно переложил из одной руки в другую стопку документов, а Фольято знаком показывала, чтобы тот отдал документы ей. Она многозначительно подняла палец, Лелло сразу узнал этот жест — незаконное приказание курьеру. И в тот же миг сообразил, что сегодня пятница — день, когда завизированные документы относят в Техническое управление, и что Фольято хочет сделать это сама. Чтобы сходить в здание Технического управления и вернуться обратно, требуется не более получаса. Но по установившемуся обычаю всякий, кто в пятницу относит документы на пьяцца Сан-Джованни, уходит часов в одиннадцать и возвращается на службу только после обеденного перерыва, получая час с лишним свободы. За это время счастливчик может сделать нужные покупки либо просто погулять и полюбоваться витринами. Как поступили бы два воспитанных, порядочных человека? Пользовались бы этой привилегией строго по очереди, на равных началах.

Но у Фольято было странное представление о равенстве. Три недели тому назад она попросила уступить ей «очередь» под тем предлогом, что ей нужно срочно пойти к зубному врачу. Он вежливо согласился. В следующую пятницу она придумала историю о больной сестре и ее детях, которых нельзя оставить одних. И он снова позволил ей отнести документы. А неделю назад она выставила совсем уж наглый предлог — ей, видите ли, надо сделать прическу. Он заканчивал срочную работу и не стал спорить. Это было роковой ошибкой. Фольято явно приняла его интеллигентность и мягкость за простодушие и слабость. И вот теперь она вообще пытается взять его за горло, раз и навсегда закрепить за собой исключительное право относить по пятницам заверенные документы. Классическая эскалация военных действий; если он и сейчас не примет боя, он проиграл навсегда. Но тут уже Фольято допустила тактическую ошибку. За кого она его принимает? За полную размазню?

К тому же, припомнил он, ему хорошо бы уйти сегодня с работы пораньше, чтобы побывать в мастерской братьев Дзаваттаро.

Все это он обдумал за несколько секунд, а затем перешел в контратаку.

— Вы принесли документы для Технического управления? — с невинным видом спросил он у курьера Агемо.

— Да.

— Положите их на мой стол, я в перерыв отнесу.

Курьер посмотрел на синьорину Фольято, ожидая, что она запротестует. Но она склонилась над своей работой. Тогда он, пожав плечами, выполнил приказание Лелло и ушел.

Лелло решительно хлопнул рукой по стопке документов.

— Вы случайно не собирались сами их отнести? — спросил он.