Besame mucho, клуша! - Анна Яковлева

Крутов смотрел грустными глазами побитой собаки, Лера изнывала от любви и жалости, от чувства вины и желания все загладить немедленно, для чего и было надето шифоновое платье в африканских узорах с глубоким вырезом — лишние хлопоты, поскольку ткань просвечивалась.

Глаза Лера постоянно забывала на лице Василия, жюльен проглотила, практически не заметив.

— Ты похудел. — Мысли приобрели некую цикличность, на ум ничего не приходило, кроме навязчивого желания прижать к груди схуднувшего Крутова.

— Н-да. Есть немного. Ничего, это полезно, — с напускной небрежностью отмахнулся Василий, дождавшись, когда официант расставит блюда и разольет по фужерам белое столовое вино.

В Демидовке, куда ездили любители настоящей охоты (сауна, тренажерный зал, бильярд, охрана и трехразовое питание — это для жалких хлюпиков-дилетантов, настоящие мачо, к коим причислял себя Крутов, предпочитают дикую природу), обнаружилось только одно зеркало, и то с отбитым уголком и в бане. Смотреться в осколок — плохая примета, и Василий честно избегал это делать. Приехав домой, увидел себя в разных зеркалах, с разных ракурсов и ужаснулся — и с этого момента испытывал к себе тайную жалость.

— Ты сидел на диете?

Крутов отвел глаза. За две минувшие недели высосал такое количество декалитров, что это вполне могло сойти за какую-нибудь специальную экспериментальную диету, разработанную для изучения возможностей организма в экстремальных условиях.

— Что-то вроде того. Кстати, ты тоже похудела. Я заметил.

Сердце у Леры сладко заныло, ее охватило ожидание счастья. Отсутствие работы, жилья, машины — все отдалилось, как в перевернутом бинокле.

Омрачало вечер только одно: дамокловым мечом висела угроза сболтнуть лишнее и потерять Крутова навечно. Чтобы не следить за каждым словом, Лера выбрала проверенную тактику — помалкивала в тряпочку.

— Расскажи, что сейчас происходит в «Ведомостях», — не стал ходить кругами Василий. — Начни с Бочарниковой, — подсказал Крутов, уписывая отбивную. — Ты сказала, что это она все придумала. Так что она придумала?

Под ласковым взглядом Лера испытала отвращение к себе.

— Да, Галка беспокоится за «Ведомости», — с трудом, но Лере удалось выудить из памяти какие-то обрывки Галкиных инструкций. — Она считает, что Дворянинович угробил газету.

— Ну, в этом она не одинока.

— Вот видишь, — обрадовалась Лера, считая, что опасный момент пройден. — А кто тебе звонил? Мужчина или женщина?

— Мужчина.

— А я думала, что это Галка тебе позвонила и обо мне гадостей наговорила, — сказала Лера и похолодела. Вот этого говорить точно не стоило. Клуша, безмозглая курица.

— Зачем ей нас ссорить? — ухватился за слабое звено Крутов.

Сейчас, сейчас Василий потянет за кольцо и вытащит всю цепь…

Валерия в лихорадке соображала, как избежать провала.

— Галка меня просила о помощи, а я не согласилась ей помогать. — Лера испытала облегчение — пусть она не сказала правду, но и не солгала.

Крутов смотрел с укоризной:

— Она тобой манипулирует, а ты даже не понимаешь этого.

В желудке у Леры что-то нехорошо зашевелилось.

— Она не манипулирует. Я сама… — Лера оборвала себя на полуслове и прислушалась к ощущениям. Тугой ком из желудка поднимался все выше…

Не в коня корм, как говаривала Нора Максимовна.

Что она съела? Кажется, был жюльен, кажется, была любимая Крутовым осетрина…

Уже по пути в дамскую комнату сообразила, что не добежит, и сиганула в мужской туалет.

«Опухоль, — холодея, думала Лера, глядя на себя в зеркало над умывальником, — опухоль головного мозга. У Галки мама умерла от этого, вот так же мучилась».

Словно в подтверждение из зеркала на Леру смотрело бледно-зеленое существо с тенями под глазами, со скулами, обтянутыми кожей, — в точном соответствии с анамнезом и эпикризом, описание которых хранила медицинская карта Галкиной мамы.

Лера услышала шум сливного бачка, дверь одной из кабинок распахнулась, обалдевший от неожиданности мужчина непроизвольно прикрыл гульфик.

— Простите, — пролепетала Лера, пятясь к выходу, толкнула задом дверь и вывалилась прямо в объятия Крутову.

— Что с тобой? — Крутов подхватил Леру и с тревогой всмотрелся в бледное лицо.

Несколько секунд Лера молчала.

На языке вертелось: мигрень, менингит, сотрясение мозга, болезнь Рено, вегетососудистая дистония, гипертонический криз и еще пара-тройка симпатичных диагнозов. Выбор пал на самый рафинированный.

— Мигрень. Еще кинетоз и сухие мозоли на обеих ступнях, — зачем-то прибавила Лера, — теперь ты знаешь обо мне все.

— И часто это с тобой?

— Что именно?

— Мигрень.

— Изредка. На нервной почве. Это не заразно, не бойся.

— Да я, собственно, не боюсь. А что говорят врачи?

Умоляя глазами не мучить ее, Лера без особого желания призналась:

— С наступлением климакса должно пройти.

— О! — посочувствовал Крутов. — Но наверняка есть средства, облегчающие такое состояние.

— Конечно! Я просто пропустила прием таблеток. — Умирать — так с музыкой, врать — так с огоньком!

Как ни странно, споткнувшись о придуманную мигрень, вечер покатил по другому сценарию: ладонь Крутова оказалась у Леры на талии.

Ладонь увлекла к выходу и далее — по широким ступенькам пологой лестницы прямехонько к подкатившему авто, за рулем которого сидел Лерин лысый ангел — Влад Кречет.

Оказавшись в «фольксвагене», Крутов перестал сдерживаться, ласковые руки обвились вокруг Леры, заскользили по прозрачному и тончайшему шифону, губы уткнулись в пульсирующий висок. «Я соскучился», — выдохнул Василий.

От этого шепота у Леры помутился рассудок, и момент, когда за окном поплыли центральные улицы города, близко не имеющие ничего общего со спальным районом, где жила Нора Максимовна, Лера пропустила.

Умирать после такой ночи не хотелось категорически — ни с музыкой, ни без. Хотелось выторговать у небес четыре года. Именно четыре — ни больше и ни меньше.

Срок был научный: за него брала ответственность Всемирная организация здравоохранения. Так что, кто не в курсе, насчет вечной любви — бессовестное поэтическое пре увеличение. Растение-эфемероид в пустыне — вот что такое вечная любовь: выбросило цветок и тут же заколосилось, подчиняясь лозунгу «Лови момент».

Ах, если б у нее были эти четыре года… Она бы ловила каждый момент их безумных ночей. А потом согласилась бы покинуть бренный мир — вот о чем думала Лера, лежа без сна под горячей и тяжелой, как бревно, рукой Крутова.