Москва-Синьцзин - Борис Акунин

Синьцзине оставаться ни в коем случае нельзя. Всё должно быть исполнено нынче ночью.

Официант принес блюдо с китайскими закусками и два кувшинчика.

— «Ласковый Дракон», как заказывали.

— Пойду попудрю носик, — сказал Эдриан и вышел в коридор.

В тихом опиумном зале у барной стойки попросил один «Волшебный сон» («погружение в обитель сладких грез с полным отключением от суетной реальности»). Сунул кувшинчик в карман.

Вернувшись в «Звездный кабинет», дождался, когда Ëсико в очередной раз исчезнет в облаке табачного дыма и быстро подменил ей кувшинчик.

Чокнулись. Выпили. Вкус у «Ласкового Дракона» был так себе, напоминал жидкий жасминовый чай. Но судя по щекотанию в висках, начавшемуся почти сразу же, эффект у наркотика был сильный. Впрочем Эдди знал, что для него всё щекотанием в висках и ограничится.

— Я думал, что Доихара-доно меня уже испытал и признал своим, — пожаловался он, сделав вид, что заплетается язык. — Он даже показал мне сейф, где хранит свои секреты. И код не прятал. А получается, что я еще должен демонстрировать ему свою твердость.

Ëсико зашлась тихим смехом, никак не могла остановиться.

— Ой, он и с тобой разыграл свой старый трюк. Четыре года назад, когда я удостоилась попасть в его «Золотой фонд», он дурил меня точно так же.

— Но я видел комбинацию замка и двери, и сейфа!

— Дверь в потайную комнату можно и взломать, поэтому код от нее важности не имеет. День его смерти, да-да, помню. Какое-то декабря — Она опять захихикала. — Но комбинацию сейфового замка никто кроме самого Д. не знает.

— А я знаю! — Ларр покачнулся на стуле. — Я видел! 318031!

— Он меняет код каждый день. По какой-то системе, известной ему одному. У меня было 81019. Я, как дура, за пом. ни…ла. Как ду…ра…

Взгляд Ëсико мутнел, речь становилась тягучей. Она засыпала.

— Ты уверена, что было пять цифр, а не шесть?

Пришлось повторить вопрос громче, только тогда она ответила:

— Восемь… один… ноль… один… девять…

Голова клонилась к плечу, на устах появилась мечтательная улыбка.

— Что еще ты помнишь? Про тот день?

Потряс ее за плечо.

— Была красивая ранняя осень… Октябрь… Золотая листва… Золото… Золото…

И чертов «Волшебный сон» окончательно унес принцессу шпионажа в обитель сладких грез.

Эдриан Ларр вышел из «Звездного кабинета», яростно ероша волосы. Проклятье, проклятье! Код фальшивый!

Но задание в любом случае нужно выполнить сегодня. И поскорее уносить ноги из города японских принцев, китайских принцесс и маньчжурских лоуренсов.

Patience can cook a stone

Первые два дня были потрачены впустую. Пруденс повсюду сопровождала звездную чету: на встречу с курсантами Академии имени Жуковского, на самолетостроительный завод, на встречу с военным министром Ворошиловым, на балет «The Three Fat Men» в Большой театр, на стройку небоскреба «Дом Советов», который будет выше Эмпайр Стейт Билдинга; ездила за город в образцово-показательный истребительный полк; присутствовала на концерте хора Красной Армии.

Вечером Пруденс перечисляла свои страдания. Как все пялились на ее черное лицо, как угощали тяжелой мясной пищей и пытались напоить водкой, как косился и кривил губы расистский ублюдок Чарли. За «амбассадором», который мистер Кирк любезно предоставил в распоряжение героя, не таясь, следовал автомобиль с людьми в штатском, но по мнению опытной Пруденс, это были обычные охранники, оберегающие высоких иностранных гостей.

На третий день состоялся помпезный Праздник авиации, ради которого, собственно, и прилетел Линдберг. На окраине Москвы, где находилось огромное пустое поле, собралась толпа в полмиллиона человек. Красная Армия демонстрировала свои военно-воздушные силы. По небу поодиночке, звеньями, эскадрильями, целыми полками летали истребители и бомбардировщики. Крутили фигуры высшего пилотажа, синхронно маневрировали, палили по аэростатам. Проволокли на канатах колоссальный портрет вождя в фуражке.

Все, задрав головы, глядели в небо. Одна только Мэри, человек-невидимка в своем, вернее несвоем «неброско элегантном» платье, вверх не смотрела. Она пробралась через скопище до самого оцепления, окружавшего правительственную трибуну. Там был и человек с портрета, но не колоссальный, а довольно низенький. Тыкал пальцем в облака, что-то говорил, вокруг дружно кивали какие-то плотные, мясистые люди, младшие вожди. Сбоку, среди сплошных кителей-френчей, среди фуражек, выделялись жемчужный таксидо Линдберга и бирюзовая шляпка Энн. Рядом торчала Пруденс. Мэри подумала, что, если б на трибуну посмотрел кто-нибудь, не имеющий представления о земной цивилизации, например инопланетянин, наверняка подумал бы, что главная персона здесь — особь с коричневым лицом, а остальные, белолицые существа ее свита. Мысль была мимолетная, да и на трибуну Мэри взглянула мельком. Ее интересовали не те, кто наверху, а те, кто внизу, под помостом.

Там, среди военных гимнастерок и штатских костюмов, всевозможных адъютантов, секретарей, телохранителей, она обнаружила еще одного человека, равнодушного к авиации. Человек не сводил глаз с американцев, и физиономия у него была знакомая. Один из тех, кто сопровождал арестованную американку в Санаторий. Брюнет. Бинго! Рыбка клюнула.

По окончании авиапарада брюнет последовал за Линдбергами, держась на осторожном расстоянии. Они сели в машину — он тоже, в неприметный советский «седан». За рулем там сидел еще один старинный приятель, лысый агент, которого капитан Жильцова назвала «Михалычем».

Больше делать здесь было нечего.

Вечером, уже обзаведясь колесами (пришлось угнать машину), Мэри ждала около Спаса-хаус. Туда после праздничного банкета должны были вернуться Линдберги, а стало быть, и пасущие их агенты Особой группы.

Так и вышло. Сопроводили, развернулись, покатили в ночь — время было уже к полуночи.

Мэри — следом, на точно такой же черной «эмке».

Как и можно было предположить, чекисты приехали на Лубянку. Машину они оставили у тротуара. Оба вошли в подъезд № 6. Место работы мисс Жильцовой установлено.

Дальнейшее — рутина и терпение. Пруденс в таких случаях цитировала африканскую поговорку: «С терпением и камень сваришь».

Следующие три дня Мэри провела на наблюдательном посту, в кабинете директорши гастронома, расположенного напротив подъезда № 6. Варила камень.

Устроилась с комфортом, в кресле у окна. Директорша деликатно отсутствовала. В первое утро Мэри сунула ей в нос «корочку», отобранную в Санатории у старшего дежурного. Фотографию прикрыла пальцем, да испуганная завмагом и не посмотрела.

— Оперуполномоченный Омельченко. Вы, товарищ Крюкова (фамилия была на табличке), член партии, мы вам доверяем. Магазин у вас режимный, сами понимаете, в каком месте находитесь. Временный пост у вас будет. И чтоб никто ничего.

— Всё поняла, товарищ, — шепотом ответила директорша.

И потом появлялась дважды в день, лично приносила чаю и «покушать». На ночь оставляла ключ от служебного входа.

Работали в советской тайной полиции странно. Ночью