Актуальные проблемы языкознания ГДР: Язык – Идеология – Общество - Николай Сергеевич Чемоданов

соперничает с другими диалектами в богатстве и выразительности слов, по крайней мере по благозвучию имеет преимущество перед всеми другими видами произношения в Германии».

А Бодмер добавляет:

«Насколько мне известно, Мейсен имеет полное право потребовать от других провинций Германии, чтобы они отказались от своего собственного произношения и диалекта в пользу мейсенского; со всех точек зрения в нем перед всеми другими имеются истинные преимущества, которые заложены в природе и сути языка. Я также не думаю, чтобы какая-нибудь провинция германской империи могла решиться оспаривать это право…»[275]

Как мог в течение последних двухсот лет произойти такой скачок от одной крайности к другой, от достойного подражания образца до положения осмеянного всеми пасынка в семье немецких диалектов? Меня со всей серьезностью спрашивали, не виновна ли в «упадке», «одичании» саксонского диалекта прогрессирующая индустриализация. А один довольно известный ученый[276] попытался доказать, что «франко-нюрнбергские языковые черты проникли в речь правящих сословий» в Лейпциге вследствие притока торговцев и что этот южнонемецкий (oberdeutsches) элемент стал преобладающим. Так что лейпцигские патриции того времени говорили якобы вовсе не на саксонский, а на франкский лад. Но у нас достаточно доказательств того, что прославленный мейсенский диалект в своих основных чертах был тем же языком, что и наш сегодняшний верхнесаксонский диалект. Причина перехода от наиболее почитаемого среди диалектов к презираемому связана не с изменениями в языке, а с изменением в оценке этого языка.

Важно добавить также еще и другое. Нас занимает не только эта очевидная деградация, но и другая ветвь той выпуклой кривой, которую представляет собой линия развития верхнесаксонского диалекта; процесс подъема и достижения безусловно признанного главенствующего положения не менее интересен и более изучен. Наш верхнесаксонский мейсенский ареал был колыбелью верхненемецкого национального литературного языка; этот неоспоримый факт является сегодня общим достоянием науки об истории немецкого языка. Большинство ученых признают также, что решающее влияние на процесс его становления оказал народный язык, наши диалекты. Целью данной работы является рассмотрение некоторых характерных особенностей этого процесса.

По прежде, чем обратиться к истории, необходимо выяснить два вопроса. Для этого прослушаем речь двух человек; сначала – одной старой женщины из маленькой деревеньки округа Дёбельн возле Ломмацша. Она говорит

· gĭd = geht «идет»,

· gǝhīɔrd = gehört «принадлежит»,

· wīǝ = weh «больно»,

· gǝbruxŋ = gebrochen «сломан»,

· bålǝ = bald «скоро»,

· šwąsdɔr = Schwester «сестра»,

· šląiχdǝs wądɔr = schlechtes Wetter «плохая погода»,

· bǝsuxd = besucht «посещает»,

· lōɐgŋ = lagen «лежали»,

· ūɐmd = Abend «вечер»,

· sǫen = sagen «говорить»,

· wǫen = Wagen «вагон»,

· nąiχdn = gestern abend «вчера вечером»,

· hindǝ = heute abend «сегодня вечером»,

· gwąlǝ = Handtuch «полотенце»,

· gudsšǝ = Kröte «жаба»;

это слова и формы, которые посторонний не сразу бы отнес к «саксонскому диалекту». Женщина того же возраста из города Лейпцига, которая там родилась и без больших перерывов проживала, говорит еще, правда

· lōufm = laufen «бегать»,

· bēin = Bein «нога»,

· widɔr = wieder «опять».

Однако во всех тех словах, на которые было обращено ее внимание, жительница Лейпцига заменяла характерные звуки теми, которые в Лейпциге считают соответствующими верхненемецкому произношению:

· gēid «geht»,

· gǝhärd «gehört»,

· wēi «weh»,

· gǝbrǫxŋ «gebrochen»,

· băldǝ «bald»,

· šwęsdɔr «Schwester»,

· šlęχʼdǝs wędɔr «schlechtes Wetter»,

· bǝsūxd «besucht»,

· låxŋ «lagen»,

· åmd «Abend»,

· såχŋ «sagen»,

· wåχŋ «Wagen»,

· gęsdɔrn åmd «gestern abend»,

· haedǝ åmd «heute abend»,

· håndūx «Handtuch»,

· grędǝ «Kröte»

(поскольку неизвестна еще форма gęgǝ[277], употребляющаяся в районе Лейпцига). Это – формы литературного языка в диалектном произношении. То, что выделяется как необычное, фиксируется чувством языка как неправильное, компенсируется артикуляцией, которая ближе к литературному языку. То, что не воспринимается как ошибка и что прочно закрепилось, от чего не так просто избавиться, то остается:

· gáfē = Kaffe «кофе»,

· laedǝ = Leute «люди»,

· šēin = schön «красивый»,

· bōum = Baum «дерево»,

· bēi = Bein «нога».

Таким образом, этот язык представляет собой нечто среднее между литературным языком и диалектами, это разговорный язык с местной окраской. Мы не должны забывать, что уже с давних времен существуют такие языковые промежуточные слои, о которых можно сказать, что они в некотором роде носят наддиалектный характер, занимают большие территории и употребляются определенными социальными группами. Следовательно, в историко-языковом исследовании нам приходится всегда считаться и с этим третьим измерением, то есть наряду с исторической давностью и территориальным распространением учитывать также социальный охват.

Существо второго вопроса станет ясно из сравнения с речью берлинца, говорящего на берлинском варианте разговорного языка. Едва ли можно утверждать, что его язык ближе к верхненемецкому, или сценическому, языку. В основных чертах этот вариант соотносится с литературным языком так же, как и лейпцигский вариант, верхнесаксонский разговорный язык. Да, 300 – 400 лет назад Берлин, бесспорно, испытывал сильное влияние Лейпцига (mache, но ik; essen, но wat; schlafe, но kopp). Тем не менее берлинский вариант языка не «осаксонился», как это пыталась представить Агата Лаш. В основных чертах Берлин остался прусским (märkisch) с его определенными сочетаниями звуков, с некоторыми характерными лексическими особенностями и прежде всего с его артикуляцией, по конститутивным показателям. Ведь именно мелодия речи и оттенок звучания, расстановка акцентов и темп речи составляют как раз те элементы, по которым мы узнаем берлинца и которые явственно отличают его от обоих саксонцев (как говорящего на диалекте, так и тяготеющего к разговорному языку) в той же степени, в какой близки между собой речевые манеры последних. Отсюда видно, что наряду с тем, что составляет содержание грамматики и лексики, в языке имеется еще нечто весьма существенное, представлявшееся филологу до сих пор незримым и не поддававшееся оценке, поскольку сравнительные исследования в этой области продвинулись еще не очень далеко, а ведь со сравнения и начинается работа филолога. Но конститутивные признаки столь важны потому, что на основании их формируется эстетическая оценка; этим определяется и их большое значение для истории немецкого языка.

Однако у нас нет звукозаписей из прошлых столетий, а то, что сообщают о языке разные источники, не заслуживает большого доверия, особенно в том, что касается давних времен. Какое заключение можно сделать, читая во «Всаднике» («Renner») Гуго Тримбергского, что швабы при произношении делят слова, баварцы разрывают их, тюрингцы произносят их открыто, жители Веттерау – приглушенно, жители рейнских земель проглатывают слова, жители эгерской земли произносят их с накатом, австрийцы обрубают их и т.д.? Мне представляется бесспорным лишь то, что он имел