Зубы Дракона - Эптон Синклер

Сам сеанс был довольно обычным явлением. Очевидно, оружейный король и дух его умершей жены установили контакт на твердой бытовой основе. Она пришла сразу, как если бы он позвал её из соседней комнаты. Она говорила немного. Она заверила его, что любит его, в чём он никогда не сомневался. Она заверила его, что была счастлива. Она говорила это много раз, и это была хорошая новость, если это была именно она.

Что касается условий ее существования, то её ответы были расплывчатыми, как всегда отвечают духи. Они объясняют, что для смертных трудно понять их образ бытия. И это возможно было правдой, но также это могло быть отговоркой. Герцогиня подтвердила своё существование, но теперь она, казалось, хотела, чтобы он в этом твёрдо уверился. Что сделало бы ее счастливее и, конечно, он стремился сделать ее счастливой.

Но после этого он мучился сомнениями. А если он мучил ее вместе с собой?

Она поздоровалась с Ланни и говорила с ним. Она сначала пришла к нему с сообщениями для своего мужа, а теперь поблагодарила его за их доставку. Это было точно так, как если бы они были вместе в саду особняка в Париже. Она напомнила ему об этом, и о белоснежных пуделях, подстриженных подо львов. Она проводила его в библиотеку, и он, как вежливый юноша, понял, что у нее не было для него больше времени. Тогда вызвался почитать журнал. Помнит ли он, какой? Она сказала: La Vie Parisienne, и он вспомнил. Он бросил взгляд на Захарова, и увидел, как трясётся его старая белая бородка клинышком. «Скажите ему, что это правильно», — настояла испанская герцогиня с польским акцентом: «Он так беспокоится, pauvre cheri[73]».

Дух говорила о необычайно влажной погоде и о депрессии. Она сказала, что это скоро закончится. Такие затруднения на неё не влияют, но они влияют на тех, кого она любила. Она знала все, что происходило с ними. Она, видимо, знала, что хотела знать. Ланни вежливо попросил ее, не могла ли она привести им некоторые сведения о делах своего древнего рода, о которых ее муж никогда не знал, но он может их проверить, проведя исследования старых документов или вещей, спрятанных в секретном хранилище в замке. Предпочтительно те сведения, о которых она не знала во время своей собственной жизни, так чтобы они не могли быть в подсознании любого из них?

«О, это подсознание!» — засмеялась испанка. — «Это название, употребляя которое, вы делаете себя несчастными. Что такое ум, когда он не в сознании? Вам известно такое?»

«Нет», — ответил Ланни: «потому что тогда он был бы в сознании. Но то, что это такое, что действует как подсознание?»

«Может быть, это Бог», — был ответ. А Ланни спросил себя: не привез ли он с собой некоторый фрагмент подсознания Парсифаля Дингла, и не ввёл ли его в подсознание, которое называло себя Марией дель Пилар Антонии Анхелы Патросино Симона де Мигуро и Беруте, герцогиней де Маркени и Виллафранка де лос Кабальерос?

Когда сеанс закончился, горничная пригласила мадам в другую комнату выпить чаю. Сэр Бэзиль тоже пил чай и долго беседовал с Ланни. Он хотел знать, какие знания приобрёл молодой человек, и во что он в настоящее время верил. Ланни, наблюдая за стареющим и озабоченным лицом, точно знал, что от него хотят. Захаров не был страстным ученым, любящим правду ради истины. Он был человеком, стоящим на краю могилы и желающим поверить, что когда он покинет эту землю, то воссоединится с женщиной, которая так для него много значила. И кто был Ланни, ученый или друг?

Честно говоря, тот не знал, что сказать. Он колебался иногда в одну сторону, иногда в другую. В таком случае он мог продолжить колебаться в правильном направлении. Конечно, казалось, это был разговор герцогини. Не голос, но мышление, личность, то, что нельзя потрогать и увидеть. Но что может почувствовать собеседник при различных видах общения. Например, герцогиня говорила по телефону, а линия была в довольно плохом состоянии!

Захаров был доволен. Он сказал, что он читал книги и спросил: «Телепатия?» и добавил: «Мне кажется, что это просто слово, которое изобрели, чтобы не думать. Что такое телепатия? Как она работает? Это не колебания материи, потому что для неё расстояние не имеет значения. Вы должны допустить, что по своему желанию один разум может погрузиться в другой разум и получить все, что захочет. И тогда легче поверить в бессмертие личности?»

Ланни отвечал: «Было бы разумно думать, что там может быть сокровенная часть сознания, которое выживает в течение некоторого времени, как скелет переживает тело». Но он увидел, что старому джентльмену это объяснение не понравилось, и поспешил добавить: «Может быть, время не является фундаментальной реальностью, может быть, все, что когда-либо существовало, до сих пор существует в какой-либо форме вне нашего понимания и досягаемости. Мы не знаем, какая реальность на самом деле, это только наше восприятие её. Может быть, мы достигаем бессмертия для себя, желая его. Бернард Шоу говорит, что птицы вырастили крылья, потому что они хотели летать, и им нужно было летать».

Командор английского ордена Бани и кавалер французского ордена Почетного легиона никогда не слышал о книге Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу», и Ланни рассказал ему о метабиологической панораме. Они говорили о мудреных предметах, пока не стали похожи на падших ангелов Мильтона, блуждающих в потерянных лабиринтах. Так продолжалось, пока Ланни не вспомнил, что должен был сопровождать свою жену на званый обед. Он оставил старого джентльмена в гораздо более счастливом расположении духа, но чувствовал себя виноватым, думая: «Я надеюсь, что у Робби нет больше акций ему для продажи».

Ланни нашел свою жену одевающейся, и, пока он делал то же самое, она рассказала ему кое-какие новости. — «Дядя Джесс был здесь».

«В самом деле?» — ответил Ланни. — «Кто видел его?»

— Бьюти была в городе. Я немного с ним поговорила.

— Что он делает?

— Он поглощен своей избирательной кампанией.

— Как же он смог выкроить время, чтобы приехать сюда?

— Он пришел по делу. Он хочет, чтобы ты продал часть его картин.

— О, мой Бог, Ирма! Я не могу продавать такие вещи, и он это знает.

— Разве они не достаточно хороши?

— Они в порядке в некотором смысле, но они непримечательны. Тысячи художников в Париже делают тоже самое.

— Разве они не могут продать свои работы?

— Иногда они продают, но я не могу рекомендовать картины, если я не знаю, что они обладают особым достоинством.

— Они мне показалось, довольно симпатичными, и я думаю, они могли бы понравиться многим другим.

— Ты имеешь в виду, что он принес картины с собой?

— Целое такси. У нас было весь день шоу, и Коминтерн, и что-то, что это — диаграмматизм?

— Диалектический материализм?

— Он говорит, что он мог сделать из меня коммуниста, если не было моих денег. Но, тем не менее, он пытался получить их от меня.

— Он просил у тебя денег?

— Он может быть плохой художник, дорогой, но он очень хороший коммерсант.

— Ты купила у него картины?

— Две.

— Ради Бога! Сколько ты ему заплатила?

— Десять тысяч франков за штуку.

— Но, Ирма, это абсурд! Он за всю свою жизнь никогда не заработал и половины на своей живописи.

— Ну, это сделало его счастливым. Он брат твоей матери, и я хотела сохранить мир в семье.

— Действительно, дорогая, ты не должна была делать такие вещи. Бьюти это совсем не понравится.

«Мне гораздо проще сказать, да, чем нет», — ответила Ирма, глядя в зеркало своего туалетного столика, пока горничная заканчивала ее прическу. — «Дядя Джесс вроде совсем неплох, ты знаешь».

«Где картины?» — спросил муж.

— Я временно положила их в гардеробную. Не задерживайся сейчас, или мы опоздаем.

— Позволь мне один только взгляд.

«Я не покупала их, как предмет искусства», — настаивала она — «Но они мне нравятся, и, возможно, я повешу их в этой комнате, если они не покоробят твои чувства».

Ланни достал полотна и установил их на двух стульях. Это был стандартный продукт, который Джесс Блеклесс выпускал регулярно каждые две недели по одной штуке по выбору. На одной был маленький беспризорник, а на другой — старый разносчик угля. Обе картины были сентиментальными, потому что дядя Джесс действительно любил этих бедных людей и изображал их так, чтобы они вписывались в его теории. У Ирмы не было таких чувств, но Ланни учил ее разбираться в живописи, и, несомненно, она пыталась. «Они так плохи?» — спросила она.

«Они не стоят этих денег», — ответил он.

— Это всего лишь восемьсот долларов, а он говорит, что у него ничего не осталось на счету, он все вложил в кампанию. Знаешь, Ланни, не может быть не так уж плохо иметь твоего дядю депутатом Палаты.

— Но каким депутатом, Ирма! Он устроит международный скандал. Я, должно быть, говорил, что он пошёл в рабочие районы и работает там против социалистов.