Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я никогда не преклонял колен перед христианским конунгом, и как не принял крещение, так и не приму до последнего дня своей жизни. Мне не страшен «гнев Божий», и я не верю рассказам монахов об огненном море, в котором будут мучиться люди вроде меня. Отец сказал мне однажды, что свободный человек должен бесстрашно встречать каждый день. И так же он должен встретить свою смерть.
Но тем зимним утром я не думал ни о смерти, ни о страхе, проплывая мимо скал и белых, как кость, берегов. Пожалуй, из-за того, что побывал в рабстве, я наслаждался свободой больше кого-либо другого, а тот, кто вышел в море в своей собственной лодке, чувствует себя самым свободным в мире. Если бы я жил далеко от моря, в стране франков или в Гардарике, меня бы считали хуже других, ведь я подволакивал ногу и не мог быстро бегать. Но здесь, на севере, другой обычай: тот, кто не страшится моря, всегда будет хозяином собственной жизни. А еще я знал, что здесь, на островах, я добился некоторого признания, когда смог починить кнорр Грима. Может, я все еще юнец, но я знаю, что могу быть полезен. Да, Грим же сам говорил, что островитянам нужны такие руки, как у меня. Его смерть никак этого не меняла.
Я решил напомнить об этом обитателям Гримсгарда. Или они уже забыли, что я залатал кнорр старого Грима? Без него они бы не смогли вернуться домой и жаловаться на плохой улов, они вообще бы ничего не поймали. Я не просил их об оплате, спал на шкуре у очага, да и ел не столько, чтобы пустить их по миру. Я собирался показать им монеты Хальвара, чтобы они поняли, что есть люди, высоко ценившие меня и мои способности.
Но, подплывая к Гримсгарду, я решил не говорить этого. Если бы я не починил кнорр, они бы не поплыли на лов и Грим по-прежнему был бы жив. Может, меня именно поэтому и не привечают. Может, они считают, что я виноват в их несчастье?
Сойдя на берег, я постоял, раздумывая, не стоит ли мне сначала попытаться наловить рыбы. В последнее время я никогда не приходил сюда с пустыми руками, да и тогда меня едва благодарили. Но я хотел показать им свое серебро. Когда Сигрид увидит монеты, она поймет, что во мне есть что-то большее, чем ей представлялось. Я скажу Хареку, что могу отправиться на юг и купить зерно на эти деньги. Зерно я отдам им, и тогда им не придется голодать до весны.
Фенрир, подпрыгивая, помчался вверх по склону и добрался до усадьбы задолго до меня. У хлева я увидел Гарда, стоявшего на коленях и сдиравшего шкуру с барана, он махнул окровавленной рукой в сторону гавани. Выглядел он как-то странно, не говорил ни слова, и казалось, ему как-то неудобно смотреть на меня. Я постоял во дворе, как и он, не говоря ни слова, а потом отправился по следам на свежем снегу. Следов было много, как будто здесь прошла целая компания. Они вывели меня к пирамиде из камней, здесь, по-видимому, все встали вокруг пирамиды, кое-где я увидел отпечатки коленей, должно быть, они молились. На приступке у креста лежал маленький молот Тора, выпиленный из ракушки, и сухая веточка вереска. Фенрир помочился на пирамиду, и мы пошли дальше.
В гавань прибыл чужой корабль – это я увидел уже будучи на полпути между Гримсгардом и гаванью. Казалось, это торговый корабль из тех, что перевозят грузы по Северному морю. Но на палубе было много людей, и еще больше на пристани. Выйдя на площадь, я заметил Сигрид, Хакона и их сестру, они стояли у самого края пристани. Харек был на борту, он стоял, положив руку на плечо седобородому старику, казалось, у них был серьезный разговор, и старик медленно кивал головой, слушая Харека.
Мы с Фенриром стояли на площади, когда Сигрид вдруг заметила меня. Она подняла руку, но не для того, чтобы подозвать меня поближе. Напротив, она замахала так, будто хотела прогнать меня, и отрицательно покачала головой. Потом она спряталась за спину брата.
Это так меня обескуражило, что я развернулся и ушел обратно к усадьбе. Там я долго стоял во дворе, глядя на залив. Гард уже снял шкуру и возился, разделывая тушу. Он отрезал три куска мяса и подошел ко мне.
– Исчезни на несколько дней, – сказал он, вложив куски мне в руки. – Так будет лучше для всех.
– Кого они встречают? – спросил я.
– Родичей из Ирландии, Торстейн. Сигрид выдают замуж.
Пока я брел к своей шнеке, эти слова звучали у меня в ушах. Я столкнул лодку на воду и стал грести медленно и сильно, я греб, пока не вышел в открытое море. Солнце висело низко над горизонтом.
Может, я так и заночевал в море. А может, заплыл в какую-то бухточку. Не помню, что со мной было той ночью. Но помню, будто стою на берегу рядом с Гримсгардом. Настало утро, я смотрю, как солнце поднимается над заснеженном мысом на юго-востоке. Вот появляется Сигрид. Она молчит. Я не смотрю на нее, но слышу дыхание и ощущаю теплый, сонный запах ее тела.
– Ты нашел своего брата?
Я слышу ее голос, но мне чудится, будто она мне только снится. А может, так и было, может, мне лишь приснилось, что она подошла ко мне на берегу в то утро.
– Я знала, что ты отправишься искать его.
– Я его не нашел.
Скрип шагов на песке, один, затем другой. Ее запах становится ближе. Мне хочется повернуться, прижать ее к себе, но вместо этого я опускаю руку на пояс с топором. Она останавливается.
«У отца был двоюродный брат в Ирландии. Его сын… Харек говорит, что они очень богаты. У них есть хутор…»
Я хватаюсь за кошелек, готовый раскрыть его и показать ей свои серебряные монеты, но вдруг она хватает меня за руку.
– Ты что, не понимаешь, Торстейн? Не бывать тебе моим женихом.
– Но я могу… Я тоже смогу позаботиться о тебе.
Она отводит взгляд, глаза полны слез.
– Нет, Торстейн. Не можешь.
Она отпускает мою руку, и я застываю, не говоря ни слова.
– Твоя нога, Торстейн. И рода
